Как ты оказалась в театре «Содружество актёров Таганки»?

Абсолютно случайно. Мне повезло оказаться в нужном месте в нужное время. Меня уволили из предыдущего театра. Я вся в расстроенных чувствах сказала — хватит, мне вообще больше не нужен ваш театр! Я буду сниматься в кино, мне надоела вся эта нервотрёпка. Прошло два месяца, и я снова захотела работать в театре! И буквально через два дня мне звонит мой педагог из института, говорит: «Жень, я там слышала, в „Содружестве" ушла девочка». Я позвонила в САТ [Содружество актёров Таганки] и узнала. Мне говорят: «У нас сейчас со ставками беда, может не быть мест в труппе, если только на контракт пока. Ну давай, конечно, приходи».

Педагог с самого начала говорила, что я подхожу этому театру. Я никогда не понимала, что это значит, пока не оказалась там. Я почувствовала себя действительно дома. И что бы теперь ни случилось, я вообще никому не отдам это место, этот театр — это мой дом. Я пришла за день до сбора труппы. Мне было выделено 20 минут на показ. Я привела с собой бывшего однокурсника, попросила — пойдём со мной показываться. Он не собирался поступать в театр в тот год, а я уже выла. И я показала отрывок, прочитала стихотворение и спела, и сыграла на гитаре Николай Николаевичу [Губенко, бывшему художественному руководителю театра «Содружество актёров Таганки»]. Если б на тот момент я знала, что он сам так потрясающе играет на гитаре, конечно же, не стала бы этого делать. Но, видимо, имела место какая-то абсолютная наивность и вера в то, что я делаю это от всего сердца. Это его подкупило. Потом он мне сказал серьёзным голосом: так, мы сейчас поговорим тут, а потом Вы вернётесь, мы Вам позже сообщим. И пока я собиралась, они ушли, я думаю — ну ладно, ничего, ну нет так нет… Просто думала, что если да, то сразу скажут. Потому что когда много народу, понятно, надо выбирать. А так один человек — сразу понятно, хочешь — берёшь, хочешь — не берёшь. И буквально через пять минут мне звонит моя педагог, которая тоже пришла, поддерживала очень. Говорит: бегом, бегом на первый этаж, туда, где сцена. А я ещё вообще не знаю театра. Говорю — где это всё находится? Она мне всё объяснила, я прибегаю, Губенко с серьёзным лицом стоит и говорит — мы тут посовещались и решили… Мы возьмём Вас на два месяца на испытательный срок. Я думаю — господи, что Вы не могли улыбнуться сразу, чтоб я могла понять, что всё хорошо! А он продолжает говорить, а я уже ничего не слышу, потому что у меня в голове радость, улыбка на всё лицо расплывается. Он это увидел, тоже заулыбался. А Николай Николаевич просто настолько энергетически сильная личность, что это вообще невозможно — с ним рядом находиться и не трепетать! Удивительно!

Поскольку я пришла на место другой девочки, мне сразу досталось очень много работы. Я тут же ввелась в огромное количество спектаклей, и, грубо говоря, я оказалась нужна этому театру. А дальше я влюбилась! Во всё, что я сейчас там делаю. Во всех людей и, в первую очередь, в Николая Николаевича Губенко.

Ты уже упоминала, и Губенко в своих интервью говорит, что с деньгами в театре действительно плохо и, к сожалению, не получается платить актёрам достойную зарплату.

Слово «достойная» очень правильное. Не могу сказать, что она какая-то там мизерная. Нет, это не копейки. Но мы действительно очень много работаем, впахиваем, и каждый человек вкладывается на сто процентов. И, конечно, любой труд должен быть хорошо оплачиваемым. Не могу ручаться за технических сотрудников сцены, я просто не знаю подробностей. Это в основном касается молодых актёров театра, которые очень-очень много работают. И в детских спектаклях, и всё время вводятся, и везде задействованы. Молодёжь — ресурс, на котором можно пахать и пахать. Мы не против это делать! Если бы была возможность играть больше спектаклей, я бы играла больше. Но, конечно же, очень многим приходится подрабатывать на стороне, а на это нужно время. И вот начинается этот конфликт, конфликт внутренний, когда ты очень-очень хочешь работать в театре, но вынужден ещё тут преподавать, там подпеть, тут подыграть. И получается, что ты не до конца отдаёшься своему делу, которым хотел заниматься с детства или с института.

То есть все буквально вынуждены заниматься какой-то подработкой?

Да, это абсолютно нормальная практика. Практически все актёры совмещают театр и кино. Но если ты не снимаешься в кино, то приходится искать подработку, в детских студиях преподавать, например. Кто-то открывает свои актёрские школы, но это меньшинство. А вот подрабатывать приходится многим. Кто-то танцы свадебные ставит. Между прочим, это прибыльно. Люди обычно не экономят на свадьбах, детях и родственниках. Но всё, что касается съёмок, — мы всегда отпрашиваемся у Николая Николаевича, и он может не отпустить. Хотя он очень добрый и в 99 процентах случаев отпускает.

У вас в постановках периодически задействованы дети. Как они к вам попадают? Это ваши ученики?

Нет, это не ученики. В «Концерте по случаю конца света» есть балерины. Мы договаривались с балетной школой, чтобы нам выделили маленьких лебедей. Те, которые на роликах выезжают, — грубо говоря, у актрисы есть ребёнок, а у него в классе есть дети, которые катаются на роликах. Если дети должны что-то специальное делать, например, хорошо танцевать — то, скорее всего, сотрудничают с какой-то организацией, или со школой, или студией какой-нибудь танцевальной. А если просто ребёнок, то их на самом деле в театре не так много играет. В «Концерте» их больше всего задействовано. Обычно это дети наших актёров. Хотя очень многие ни в какую не хотят, чтобы их дети становились актёрами. Это очень распространено. Почти все, кстати, отговаривают детей от поступления в театральные вузы, потому что это тяжело, особенно для мужчин. Это действительно не самая прибыльная профессия, а мужчина во все времена рассматривается как кормилец. Тяжело им быть, когда ты питаешься гречкой с тушёнкой и бедный студент. И ты не сильно выходишь из положения, когда становишься актёром, если не начинаешь сниматься активно. Это не очень высокооплачиваемая работа, поэтому приходится набирать много разных работ. Ты мотаешься, у тебя ни на что нет времени, от этого очень устаёшь.

А ты сама в каких проектах задействована, помимо театра?

Сейчас вообще ни в каких. От всего отказалась, потому что в какой-то момент поняла, что мне комфортно в том материальном положении, в котором я сейчас нахожусь.

Есть ли у тебя любимый театральный жанр? Какие постановки тебе самой нравятся?

Мне очень нравятся мюзиклы. Считаю мюзиклы вершиной использования актёра как ресурса. Потому что это сложнейшая хореография, это сложнейший вокал, а петь и танцевать вместе — это ой как сложно! При этом тебе ещё нужно сыграть так, чтобы зритель к этому подключился. Я очень часто встречаю людей, которые не любят мюзиклы именно за то, что «опять он поёт о том, как он страдает», «ария о том, как мне плохо». Считаю, что это очень большого мастерства стóит — подключить к себе зрителя… Первый театр, в котором я работала, был театр мюзикла, «Театриум на Серпуховке» под руководством Терезы Дуровой. У неё там в основном детские спектакли. И мне это очень нравилось. Я думала, что в этом жанре и останусь. Потом поняла — а почему я должна вообще на чём-то одном останавливаться? Будет возможность поработать в мюзикле ещё — я поработаю с удовольствием.

В драматическом театре я не могу назвать один любимый жанр, потому что именно разнообразием и радостна моя профессия, именно за это я её люблю. Сегодня я плачу, завтра я смеюсь, а послезавтра я играю сказку. Потом играю какой-то остросоциальный спектакль, как, например, «Концерт». Поэтому одного любимого жанра нет. Для меня в спектакле, если я в нём занята, важна атмосфера, которая там царит. По количеству конфликтов, которые возникают в процессе создания, складывается определённая атмосфера. Бывает, если конфликтов много, вы приходите к итогу — фух, выпустили, когда там следующий? Через месяц — ладно, и хорошо. Увидимся через месяц, ребята. А бывает — выпустили и на банкете сидите, и не можете разойтись, и хочется ещё играть этот спектакль. Но всё равно и то, и другое нужно. Поэтому чего-то одного любимого я не назову. Кроме мюзикла.

У вас есть спектакль «Нечистая сила». Ваш руководитель Губенко в своём интервью сказал, что три актрисы отказались от роли в постановке по религиозным соображениям. Мы знаем, что ты играешь в этой постановке. У тебя нет с этим проблем?

Когда я пришла, спектакль уже был выпущен и я должна была в нём занять место той девочки, которая ушла из театра. По сути меня никто не спросил. Я никогда не отказываюсь от ролей, никогда в жизни. У меня не было ещё таких ролей, которые противоречили моим убеждениям. Наверное, я бы могла отказаться от роли только из-за количества в ней моего обнажённого тела. И то, если бы мне позвонил Спилберг и сказал бы: Жень, айда, приезжай, — я б сказала: да, конечно, пакую чемоданы уже. Но у нас в театре тебя никогда не заставят.

После того, как нас распределили, настаёт время первой читки. Мы все собираемся с режиссёром, открываем текст и начинаем его читать. И после этого происходит обсуждение. Начинает обычно режиссёр. Он рассказывает своё видение, о чём в целом он хотел бы, чтоб мы играли. Начинается некая дискуссия. По результатам этой встречи ты можешь спокойно потом подойти и сказать, что мне, мол, это совсем не близко, мне бы не хотелось в этом участвовать. Это не будет считаться конфликтом или хамством. Единственное, что может произойти — это чисто человеческий фактор, режиссёр может обидеться. И то это всё не держится дольше какого-то минимального времени. Потом начинается работа. Режиссёру уже вообще не до этого, он начинает нервничать по поводу другого. Каждый может действовать в силу своих желаний и видений. Кому-то может не нравиться жанр, кто-то не хочет играть комедию, не нравится эта пьеса, «она глупая, и роль, на которую меня распределили, мне не нравится, не хочу». Да пожалуйста. Это тоже должно быть в удовольствие. У нас достаточно большая труппа в силу широты души Николая Николаевича Губенко. Может, поэтому у нас не такие большие зарплаты. Он нас всех ютит под своим крылом. У нас всегда есть кому сыграть. Ты не сможешь — другой сыграет. В этой профессии нет незаменимых людей.

Как ты относишься к любительским театрам? Туда приходят бухгалтера, менеджеры и так далее, которые после работы в свободное время начинают что-то играть. Как ты думаешь, могут ли люди без профессионального образования брать на себя такую ответственность? Ведь речь идёт о просвещении и работе со зрителем.

Классный вопрос. Я очень люблю такие театры, потому что для меня в них эссенция творчества. В том смысле, что они реже отягощены какой-то финансовой стороной. Когда вы государственный театр, у вас есть некоторые рамки бюджета, планы выпуска спектаклей, которые нужно осуществлять. В случае с любительским театром вы нашли помещение и можете там хоть 24/7 репетировать и никто ничего не скажет, никаких рамок не поставит, ни за что не отругает. Если любительский театр не позиционирует себя как какую-то вершину мастерства, а я не встречала таких ещё... Всегда приятно смотреть на таких людей. Потому что когда человек не обучен профессионально, он каждый раз выкладывается не на сто, а на двести процентов. Да и у профессионалов бывает так: «Ох, мне так плохо, у меня горе в жизни, и мне сейчас вообще не до вашего спектакля, не до вас, ребята в зале, уж простите». В этот момент включается твой профессионализм: «А вот сейчас я выйду, добрый вечер, дамы и господа». В любительских театрах это всё видно, из-за этого там абсолютно неповторимая жизнь. Очень люблю любительские театры. Это классное явление. Их надо делать, потому что если ты хочешь этим заниматься — занимайся, почему нет.

А если вы профессиональный театр, тем более государственный, у вас есть ещё определённые обязанности. Хочется слышать грамотную, красивую речь со сцены, хочется видеть в том или ином виде классику или что-то современное, хочется учиться, хочется выйти из театра с осознанием того, что ты что-то приобрёл для себя. В этом смысле меня достаточно сильно расстраивает, что зрители в основном ходят в театр для того, чтобы после работы как-то отдохнуть и развеяться. Поэтому комедии пользуются огромной популярностью. У нас всегда аншлаги на комедиях. Какие-то серьёзные спектакли, более драматические — бывает, что мало зрителей приходит. Человек не идёт, потому что понимает, что ему сейчас не хочется лишний раз свой мозг напрягать.

Ленину приписывают цитату : «Пока народ безграмотен, из всех искусств важнейшими для нас являются кино и цирк». Как тебе кажется, актуально ли это сегодня? То есть это незамысловатые формы подачи по сравнению с театром, потому что театр — это что-то более сложное.

Да, потому что цирк — это что-то развлекательное, а через развлекательное достаточно легко в человека заронить какую-то серьёзную мысль. У нас есть спектакль «Бешеные деньги», комедия, просто ха-ха! Зал с аплодисментами… Но все, кто выходит с этого спектакля, выходят с таким настроением, типа да, класс, нам понравилось. Но и есть о чём задуматься. Мне кажется, у многих людей есть такое отторжение к серьёзности. Для того чтобы стать серьёзным, нужно открыться. А вот смехом всегда очень легко закрыться и отшутиться. Но всё равно слышишь информацию, которая до тебя доходит. А когда серьёзное, то надо сидеть, понимать, воспринимать, вникать. Не все к этому готовы, не все этого хотят. Кино — это просто легко, визуально. На плоском экране готовая картинка, не может быть плохо слышно, плохо видно, не нужно сильно напрягаться, чтобы понять. Плюс есть большие возможности за счёт монтажа, какое-то более динамичное повествование. Это тоже аттракцион некий. Наверное, поэтому.

Ты обращаешь внимание на зрителей, которые приходят на постановку?

Конечно. От зрителя идёт очень мощная энергетика. У нас есть такое: у того, кто первый выходит на сцену в спектакле, всегда спрашиваем: «Ну что, как сегодня?» Заходит актёр и говорит: тяжёлый зал. Бывает, играешь комедию, и так и эдак, и вот я подал реплику. Всегда смеялись! Сегодня не смеются. Как будто занавес пожарный опустили между тобой и залом. А бывает наоборот: выходишь — и сразу же чувствуешь зал. Это магия. Я считаю магией театра, когда 700 человек существует в едином энергетическом коконе и друг друга подхватывает. Просто бывает, что на тех же комедиях люди стесняются смеяться. Поначалу это такие тихие хихиканья, и потом кто-нибудь не сдержится и как засмеётся! И всех сразу прорывает, потому что люди такие! Он засмеялся, он как-то глупо и смешно выглядел, но мне же тоже смешно, я же тоже могу посмеяться. Буду смеяться! Зал чувствуется всегда.

Я люблю малую сцену. Большая сцена у нас по уровню находится выше, чем зрительный зал. Малая сцена наоборот: пол — и начинают сразу ряды подниматься, как амфитеатр. Ты видишь сразу всех, потому что все прямо перед тобой находятся. Это очень здорово — встречаться глазами со зрителем! У меня был такой случай в спектакле: финал «Бешеных денег», драма, я рыдаю, делаю паузу, готовлюсь сказать одну из финальных реплик. Она очень душевно напитанная мной… И начинает звонить телефон в зале! Женщина в первом ряду, на малой сцене. А там ничем не прикроешься, пауза, все смотрят на меня… Я должна сказать фразу, и получается, что сижу прямо перед ней. Сижу и молчу. Смотрю на неё. И весь зал смотрит на неё, потому что она взяла на себя всё внимание. Самое ужасное, что она достала телефон из сумки очень судорожно, даже ни на кого не посмотрела, и начала в нём что-то отвечать! Я понимаю, что весь мой трагический настрой испарился далеко и надолго, что сейчас мне хочется просто ударить эту женщину. Я не жестокий человек, но так нельзя же, это некрасиво. Поднимаю глаза наверх, понимаю, что пауза длится уже целую вечность, уже надо что-то говорить. И вижу примерно своего возраста молодого человека, ряду на третьем, смотрю на него, он смотрит на меня, и поддерживающе качает головой. Эта мгновенная реакция, когда человек тебя понял и ему не потребовалось ничего говорить для этого, сразу тебя включает. Поэтому очень важно, чтобы такой зритель был. При этом перед своими родственниками и друзьями гораздо сложнее играть, потому что они не объективны, а очень важна живая реакция не знающего тебя человека. Она очень приятна.

Мы уже немного поговорили про кино. Есть ли какие-то фильмы, которые тебе запомнились?

За последнее время такого нет. Трогает меня классика в основном. А ещё я очень люблю мультики! Это сродни простому, как цирк и кино. Тебе, как ребёнку, рассказывают очень простую историю, но с очень глубоким смыслом. Эта история поднимает какие-то очень трогательные и вечные вопросы, как понятия о добре и зле. Из последнего мне очень понравился мультик «Тайна Коко», потому что там действие происходит в канун Дня мёртвых. Это день, когда люди ставят на семейный алтарь фотографии своих умерших родственников, и в этот день призраки близких могут прийти из загробного мира к ним в гости. Мультик по сути про смерть! Для маленьких детей! Как ребёнку объяснить, что такое смерть, что такое загробная жизнь? Мне очень понравилось, что там была такая история: в загробном мире, если на Земле не остаётся ни одного живого человека, который тебя помнит, ты исчезаешь и из загробного мира. Там есть такой диалог у персонажей — а что дальше? Отвечают: а дальше никто не знает, что.

А если говорить о кино, очень люблю военное, как художественное, так и максимально документальное. Люблю Спилберга, честно! Смотрела все его фильмы. Он мне нравится как художник, так как снимает действительно классическое кино, эпичное в глобальном смысле. Если Спилберг берёт какую-то тему, он её максимально раскручивает. К русскому кино отношусь неоднозначно. Считаю, что всё, что случилось с кино после Советского Союза, — это плохо. Мне кажется, у нас сейчас без души всё делается. Современное русское кино делается без желания сделать что-то как художник. Есть просто желание собрать кассу. Это не воспринимаю ни в каком виде. Собирать кассу должно хорошее кино.

Ваш театр известен тем, что затрагивает в своих постановках социальную тематику, старается двигать в общество прогрессивные идеи. А что думаешь о подобном в кино? Например, режиссёр Юрий Быков, фильмы «Дурак», «Завод». Знакома с его творчеством?

Знакома. Если я захочу окунуться в социальную сферу, я могу посмотреть социальные ролики, почитать газеты, новости, в конце концов. Кино всё равно должно быть художественно эстетичным. В этом смысле тот же Звягинцев затрагивает очень много остросоциальных тем. Но у него при этом фильм на фильм не приходится. Иногда бывает какая-то полная жесть и чернуха, после которой хочется сказать: «Да зачем я здесь живу, прощай, жестокий мир». Такое я не люблю.

Тебе «Левиафан» понравился?

Нет, не понравился. Это всё к разговору об эстетике. У фильма должен быть стиль. Я знаю, что у людей всё плохо, знаю, что на периферии люди живут бедно. Знаю, что там очень остро стоит проблема алкоголизма, причём не от хорошей жизни. Это всё известно. Но когда ты прикасаешься к искусству, хочется получать всё равно какие-то положительные эмоции. Если говорить про катарсис, то это всё-таки очищение. Ты как бы обнуляешься, даже когда затрагиваются какие-то грустные, плохие и неприятные темы. После них должно что-то оставаться кроме ощущения, что об тебя сейчас вытерли ноги.

Я считаю, что есть некоторые вещи, как нас учили ещё в институте, которые не сценичны. Это можно сравнить со сценическим боем или фехтованием. Ты можешь по-настоящему ударить человека? Можешь. Но не факт, что это будет сценично смотреться. Или иногда в каких-то спектаклях, если это комедия, нужно сыграть, что герой идёт в туалет, отворачивается. Но он же не делает этого по-настоящему! Потому что это не сценично и не эстетично. Есть такие спектакли, где всё делается по-настоящему. Но есть вещи, которые не надо выносить. Например, если я хочу посмотреть на голые тела, то могу это сделать дома, со своим любимым человеком, и не хочу смотреть, как по-настоящему на сцене занимаются сексом. Потому что я могу не только смотреть, но и делать это дома. Зачем мне это смотреть на сцене?

Излишний реализм всё-таки лишний?

Да, я всё-таки за некоторую условность в театре.

Но, возможно, некоторые независимые режиссёры стараются за счёт всяких художественных приёмов лишний раз обратить внимание зрителя на некую проблему в обществе.

Да. А некоторые это делают так, как говорит мой любимый педагог: «Когда я не знаю, что, я начинаю искать, как». Если не знаю: «Что бы им тут поделать? Ой, ну пусть сексом занимаются». Всё равно люди будут смотреть. Это же продаётся. И покупается. Мол, голые сиськи-письки! Надо идти смотреть. Это, наверное, что-то актуальное. А приходишь — там просто голые люди и ничего. Это никак не оправдано, зачастую никакой идеи в этом нет.

Я, например, считаю, что обнажённая натура может быть хороша, если это Булгаков, «Мастер и Маргарита», бал у Сатаны. Прямо жду, когда появится спектакль, где будут голые ведьмы, потому что это классно, если сделать правильную атмосферу. И в этом уже есть идея, она уже заложена автором, тебе не нужно ничего придумывать. А когда голые Ромео и Джульетта посреди сцены на кровати, обмазанные маслом, играют первую любовь?! Я такого не встречала и не верю, что первая любовь такая. Часто бывает, что вместо голого женского тела очень красиво смотрятся современные возможности работы со светом, или костюмы, или техническое оснащение сцены, включая тот же дым. Девушка в бежевом балетном купальнике без швов будет выглядеть как голая, и это смотрится красиво. При этом так подсвечено и сделано дымом, что это намного больше содержит в себе какой-то эротики, загадки и в хорошем смысле возбуждения, чем если бы она просто вышла и стояла перед тобой голая. В этом, я считаю, должна быть условность какая-то.

Слышала про «Театр.doc»?

Да, слышала, была. Даже есть знакомые. Но мне там не всё нравится. У них есть серия спектаклей «Человек.doc», где актёры делают наблюдение за человеком и от его лица рассказывают какую-то историю. Это интересно. Но когда показывают как кого-то бьют, бросают в подвал...

Я неоднозначно отношусь к современному искусству. Оно должно в себе нести очень сильную идею. Это должен быть какой-то ярый протест и манифест, но он должен быть очень жёстко обоснован. Поэтому не люблю, когда показывают, как кого-то насилуют, бьют. Есть документальное кино, разные случаи из жизни. Я могу их почитать, ужаснуться, извлечь для себя какие-то уроки. И этого будет достаточно. Кому-то, может, просто экшена в жизни не хватает, и они хотят смотреть на жесть. Может быть, для людей это выплеск эмоций. Когда люди ходят на бокс, на бои какие-то... Всё это имеет место быть — пожалуйста. Просто это не моё.

Смотрела фильм «28 панфиловцев»? Слышала историю, как собирали деньги на съёмки?

Нет. Но военное кино очень люблю, советское в первую очередь. Оно удивительно снято. Оно такое доброе, такое светлое! Этим кино они давали людям то, что нужно было дать, что людям хотелось. Для нас сейчас это больше художественное кино, а для тех людей оно было практически социальное.

Войну вообще сложно показать.

Да, но там демонстрируется именно определённое эмоциональное состояние. А если бы показывали просто войну, всё скатилось бы в чернуху.

А после советского хочется жить, любить, помогать людям, помогать ближнему. Это здорово. Мне очень нравится то кино ещё и за то, что, когда оно снималось, это была команда людей, сплочённая, подобранная не случайным образом.

Сейчас в современном кино часто сменяются кадры, бывает очень ломаный монтаж, длинных кадров практически нет. Чем отличается очень хорошее европейское, американское и советское кино? Там кадр может идти 10–15 минут. Люди существуют в одном кадре. Это репетировалось, над этим проводилась огромная работа. А сейчас будут снимать наш с тобой диалог. Но у тебя в этот день спектакль в театре и тебя нет. Поэтому снимают меня с одного ракурса, а потом снимут тебя. Потом нас склеят и типа у нас диалог. Да, понимаю, времена меняются, меняются условия, меняются потребности зрителя. Спрос рождает предложение. Если бы такие фильмы не собирали кассу, то они бы не выпускались. А на них ходят, их смотрят и многие, господи прости, хвалят! Значит, есть потребность, значит, это будет сниматься.

Ты сейчас говоришь о массовом кино. А театр может быть массовым?

Я мечтаю о том, чтобы это случилось. Есть очень важная вещь — меняются поколения. И мы ничего не можем сделать с развитием технологий. И способ восприятия информации у молодого поколения сейчас абсолютно другой, как и ритм жизни. Очень часто слышу от старшего поколения: «А вот в наше время...» Сейчас, мол, молодёжь вообще ничем не интересуется, ничего не хочет знать и ничего им не нужно. Это не так — им нужно очень многое. Может быть, не стоит ругать их, что они ничего не хотят знать. Может быть, это мы не так им объясняем? Может, пришла пора нового театра в смысле технологий? Может, нужно добавить спецэффектов в театр? Хорошо, давайте добавим, слова от этого не поменяются. Я лично уже участвовала в подобных спектаклях. Один из них был в институте, а второй играю сейчас. Они поставлены по абсолютной классике. Это «Бешеные деньги» Островского, а в институте была Чеховская «Чайка». После этого спектакля люди выходили с огромными глазами и говорили: «В смысле? Это Чехов? Это же вот здесь и сейчас! Это же настолько актуально!» У режиссёра получилось обернуть всё так, чтобы это не было вызывающе современным. «Чайка» у нас шла под музыку Аукцыона. Когда спектакль только начинался, были такие в зале, кто хмыкал, мол, что это такое происходит вообще?! А под конец люди не могли себе представить, как можно сделать по-другому. Это очень здорово! Может быть, нам действительно нужно развиваться дальше в подаче материала. Это моя мечта, чтобы театр стал массовым, чтобы им интересовалась молодёжь. Нам нужно идти вперёд.

Получается, что кто-то пытается переосмыслить классику, показать её немного с другой точки зрения, чтобы молодёжь пришла, оценила это. А кто-то продолжает идти по проторённой дорожке, использовать одни и те же приёмы. Кто-то палку перегибает. Может, это некий кризис идей? Является ли это сегодня проблемой театра?

Литература никогда не иссякнет. Во-первых, у нас есть мировое наследие. Во-вторых, постоянно создаётся новое. Когда-нибудь Вырыпаев станет классикой, может быть, лет через 200.

Опять же, когда ты не знаешь, что, ты ищешь, как. Когда мы создавали в институте нашу «Чайку», мы абсолютно не думали, что это будет АукцЫон. Просто думали про Нину и Треплева, об их отношениях в начале спектакля. И всплыла песня «Моя любовь» АукцЫона. Просто всплыла — и это пошло лейтмотивом. Потом начали подбираться другие песни уже под этот стиль. У меня там был достаточно откровенный костюм. Когда в первом акте по Чехову Костя Треплев делает спектакль и Нина Заречная его играет, то она играет мировую душу. Сначала говорит: «Мировая душа — это же космос». Режиссёр мне говорит: «Надо тебя раздевать». Я говорю: «Насколько хотите раздевать?» Она говорит: «Максимально». Я говорю: «Давайте найдём какое-то боди. Если совсем голое тело, то это прямая ассоциация с голой женщиной. Если же мы это во что-то обернём, то это будет что-то космическое, непонятное и это можно как-то обыграть». В итоге у меня был костюм, похожий на костюм Милы Йовович из «Пятого элемента». Только у неё белый, а у меня был чёрный. Я была мировая душа. И всё это рождалось не от того, что бы нам тут такого придумать. Мы думали: мировая душа, в космосе, какое существо это может быть? От этого и пластика рождалась, и танцы.

Насчёт кризиса идей... Бывает, что режиссёру заказывают спектакль. Приходит человек и говорит: «Вот тебе миллион, поставь мне „Ромео и Джульетту"». А для режиссёра это не то, что его прямо сейчас волнует — ну не горит. Если вернуться к нашему театру, то Николай Николаевич Губенко ставил «Концерт по случаю конца света» не потому, что кто-то его заказал, а потому, что это его волнует. В своё время я у какого-то писателя прочитала: «Если ты можешь не писать — не пиши». Пиши, только если не можешь этого не записать. Пиши о том, что очень волнует. А если тебя это очень волнует, получится так, что дойдёт. Конечно, не до всех. Но у каждого всё равно есть свой зритель. Любой режиссёр, как и любой писатель, имеет своего зрителя, равно как и читателя. Молодых режиссёров, режиссёров среднего возраста сейчас много. Жаль, что начинают стремительно уходить большие, опытные, знаковые фигуры. Но всему своё время. Я бы не согласилась с тем, что есть кризис идей.

Можно ли сказать, что художник, режиссёр, актёр поставлены сегодня в такие условия, что просто вынуждены что-то выдумывать, чтобы как-то показать себя, как-то зацепиться?

Это история с заказными спектаклями. Бывают мюзиклы, бывают заказы от правительства. Особенно к каким-нибудь датам — 9 мая, Новый год, 23 февраля и так далее. Конечно, приходится выкручиваться. Тут проявляется мастерство актёра в том, что ему нужно повторять один спектакль миллион раз. У режиссёра оно проявляется в том, как мы выходим на сцену: «Нравится — не нравится: танцуй, моя красавица». Так и у режиссёра бывают проблемы, но он приходит, работает, потому что учился и это его профессия. В этом есть сложность. Если ты профессионал — ты работаешь и хорошо делаешь свою работу. Нет такого понятия — как тебя учили. Всё равно у каждого режиссёра проявляются более индивидуальные вещи. У каждого своё видение, своя стилистика, каждый к своему чему-то приходит. Но всё равно есть общие понятия — цельность всего спектакля, динамика повествования — такие вещи, которым учат режиссёров. Хорошо и правильно художественно выстроенный свет. Произведение, разобранное по драматической линии с актёрами, проработанные линии их пересечения. Какие-то элементарные вещи, которые зритель заметит даже невооружённым глазом. Когда не выполняется даже такое — это просто халтура.

Если бы ты оказалась в роли человека, который решает, как будет работать вся театральная индустрия, что бы ты сделала? Что бы привнесла нового? Или что-то исправила? Есть ли какие-то проблемы, которые надо решать в первую очередь?

Я бы дала возможность театру выбирать худрука.

Голосованием?

Да. Если коллектив хочет, чтобы это был человек из их театра — это должен быть человек из их театра. Потому что худрук — царь, бог и отец, на мой взгляд. Это человек, за которым должно хотеться идти, следовать. Не в смысле подражать, быть похожим, нет. Это лидер, а за лидером должно хотеться идти. Как известно, рыба гниёт с головы. Если нет капитана у штурвала, то нет ничего. Я бы окончательно во всех театрах разделила должность директора и худрука. Вся коммерческая сторона должна контролироваться профессионалами своего дела. Актёр должен заниматься своим делом. Хочется прийти в бухгалтерию и не разбираться во всех этих бумагах, бланках, смотреть, где какие цифры, договор… Нет, я хочу прийти и подписать. И быть уверенной, что там будут стоять нормальные цифры, что никто ничего не перепишет, не подменит. Хочу быть за это спокойна. Поскольку в этом не разбираюсь, то не могу толком ничего понять, начинаю от этого нервничать… Я бы не хотела, чтобы актёры этим занимались.

Ещё обязала бы все театры без исключения ездить на гастроли. Хочется, чтобы это шло в массы. Гастроли не только заграницу куда-то, но и по России, по Москве! Просто выезжать со своих площадок и показывать свой репертуар как можно большему количеству людей. Обязала бы делать это в рамках благотворительных мероприятий, чтоб был хотя бы какой-то минимум мероприятий в год. У нас это есть в театре. Либо вы везёте к себе и делаете благотворительный спектакль. У нас людей автобусами привозят, а потом так же автобусами увозят. Иногда это из детского дома, когда инвалиды приезжают. Либо ехать самим. У нас есть такая практика, но она очень узкая. Это только одна программа, собранная тремя актёрами под руководством Николай Николаевича Губенко, которые просто выезжают с тремя гитарами, играют кусочек из одного спектакля, кусочек из другого. И уезжают. Хочется, чтобы это было разное, много, классно!

Что ещё? Я бы так много всего хотела сделать! Установила бы минимум зарплаты. Не для каждого театра свой, а общий минимум. К сожалению, не знаю, по какому принципу распределяется государственный бюджет, какому театру сколько и от чего это зависит. Знаю, что в одном театре минимальная ставка 70 тысяч рублей, а в другом 15 тысяч рублей, а работают люди по количеству одинаково. Оба театра государственные. Как так происходит, я не понимаю. Должен быть минимум, чтоб человек не боялся, что ему не на что жить. Это, наверное, самое основное из наболевшего.

А если бы тебе предоставили возможность выбрать любую другую профессию?

Хотела бы быть волонтёром, который ездит по очень удалённым уголкам Земли и помогает людям. Сначала думала о профессии, которая бы приносила выгоду, а потом поняла, что нет такой профессии, которая бы отвечала моим душевным порывам и при этом приносила деньги. Душа лежит к волонтёрству. Может быть, я наивна, но очень сильно хочу мира во всём мире и просто в это верю. Это то, что меня греет. То, что вытаскивает, когда грустно и плохо. После фильмов Звягинцева я могу открыть интернет и обязательно, кроме дикой чернухи, найду там очень много хорошего о том, как кто-то кому-то помог, кто-то кого-то спас, кто-то что-то пожертвовал для кого-то. И таких людей много.

В принципе, волонтёрством я занимаюсь и сейчас. Мы с мамой подписались к одному хоспису, всякие мероприятия там организовываем. Есть разные виды помощи — можно просто деньги жертвовать, можно помогать, можно что-то творческое организовывать. Я занимаюсь этим, потому что могу. Моя мама, если у них какой-то концерт, приходит и помогает за кулисами, с организацией нетворческой части. Мне это нравится, это получается и это заряжает. Хотя уходит просто уйма эмоциональных сил, помимо физических. Но что самое странное — это же тебя и заряжает. Какое-то первое опустошение, которое потом стремительно начинает заполняться, но не тем, что: «Ой, какой я молодец, как я помог». А именно тем, что всё равно чувствуешь отдачу от этих людей. Это огромная благодарность. Я за мир и за любовь.

Наверное, ещё и за справедливость? Губенко в одном из интервью говорил, что Советский Союз был самым справедливым проектом в мире. Что для тебя значит Советский Союз? Это прошлое, которое ушло безвозвратно? Или, может быть, ошибка, как некоторые сейчас считают? Может, у тебя есть какой-то свой взгляд на это.

А почему справедливый? Справедливый по отношению к кому? Если брать большинство людей, то да. Трудящееся большинство было всегда и сейчас есть. Есть люди совсем пашущие, есть всё та же интеллигенция. Но сейчас понятие интеллигенции очень сильно изменилось...

А в чём разница между той интеллигенцией и сегодняшней?

Сейчас интеллигенция — это деньги. Этого достаточно, чтобы войти в высшее общество. Больше ничего не нужно. Раньше этого было недостаточно. Требовалось что-то иметь в голове, в сердце.

А когда началось Советское время — классно, что распределяли после институтов, это здорово. Развивали периферию. Из-за того, что государство было достаточно закрытое, наше производство было развито. У меня дача в Подмосковье, и у меня слёзы на глаза наворачиваются, когда вижу разваленные заводы, на которых можно было бы производить кучу всего хорошего, полезного и очень нужного. Но на это нужна рабочая сила и деньги. При этом было бы больше рабочих мест. Всем будет хорошо, если всё восстановится. Станет больше людей, которые бы занимались, скажем так, праведным трудом. Потому что ты приносишь пользу всем — и себе в том числе.

Будь ты хоть трижды богат, хоть трижды талантлив, но если при этом ты пуст — что ты тогда можешь дать? Тогда ты просто развлечение.

Если говорить об актёрах... Ты развлечение, такие тоже нужны. У нас же сейчас люди после работы хотят прийти и отдохнуть. Но есть театр Васильева. Я считаю, что это театр для очень-очень умных людей. Его спектакли смешные, но в основном есть над чем сильно задуматься. Ну как можно поставить диалоги Платона? А он поставил. И поставил так, что это понятно.

Какие у тебя есть увлечения помимо театра? Хобби?

Я очень люблю активно проводить время в плане спорта. Никогда не отказываюсь и зачастую сама пытаюсь какую-то компанию друзей собрать зимой на каток, а летом в волейбол. Мне вообще не бывает скучно, я всё люблю. Обожаю играть в настольные игры, обожаю читать. Если б меня закинули на необитаемый остров, единственным условием были бы книги. Дайте книг до конца моей жизни, сколько нужно, и я буду счастлива. Люблю ходить в музеи, но одна. Когда ты идёшь с кем-то, всё время смотришь: «А, ты уже дальше пошёл, сейчас я быстро всё посмотрю тоже, ну ладно, пошли дальше». Когда приходишь один, можешь провести в музее времени столько, сколько хочешь. Можешь вообще прийти, сесть у одной картины и только на неё смотреть, изучать. Но у меня не очень много времени на все эти хобби.

Чувствуешь ли ты у себя некую потребность к труду, даже во время отдыха? Труд сам по себе, что-то делать руками, играть в театре, где-то ещё. Это потребность или скорее только необходимость зарабатывать?

Это потребность. Невозможно ничего не делать — можно с ума сойти. Тем более если ты много читаешь. В силу своей актёрской природы я тоже подключаюсь ко всему, что читаю, практически всегда. Когда читаю, то ассоциирую себя с каким-то героем, неважно, мужчина это или девушка. Как-то проживаю, общаюсь с персонажем книги. Если не работать, будет очень-очень грустно. Я работала бы, даже если была богатой наследницей. Ну и очень много бы отдавала на благотворительность. Поэтому у меня помимо театра сейчас нет никаких дополнительных проектов — я не стремлюсь к заоблачным заработкам. И даже к каким-то большим заработкам тоже не стремлюсь. Я работаю, потому что труд облагораживает человека. Это правда. Полностью согласна с таким высказыванием. Труд помогает тебе найти людей, с которыми ты можешь оказаться близок, друзей, единомышленников, коллег. Особенно когда ты трудишься там, где тебе хочется работать, когда ты делаешь дело, которое любишь. Это помогает тебе самореализоваться, находить людей и не сойти с ума.

Ты говоришь, что труд — это возможность самореализовываться, труд облагораживает. Именно поэтому сегодня люди по-прежнему остаются людьми, даже несмотря на усиливающееся отчуждение труда, которое и так царит на производстве. Например, на «Сизиф of труд» выходило интервью, где женщина рассказывала о своей работе на мясокомбинате, в пельменном цеху. Со временем работников комбината лишили даже скидок на собственную продукцию. То есть люди фактически не имеют возможности доступа к тем благам, что сами произвели. Как ты к этому относишься?

Вот это неправильно.

Но, к сожалению, это происходит.

Я какое-то время работала в магазине одежды, и у нас была карточка на скидку... А почему это убирается, она не сказала?

Политика компании. Просто они следят за каждым рублём, как у них всё распределяется.

Конечно же, это несправедливо. Считаю, что справедливость, — это во-первых, честность, во-вторых, практически синоним кармы, в-третьих, равновесие. Справедливость — это не когда всем хорошо. Это когда есть баланс между добром и злом, между положительным и отрицательным. Справедливо получить в ответ что-то плохое, если ты делаешь кому-то плохо. И справедливо, если ты сделал добро, получить в ответ добро, не обязательно от этого же человека, которому добро сделал. На каких-то космических и кармических уровнях тебе это обязательно вернётся. Для меня то, что ты про пельмени говоришь, несправедливо.

Можно ли быть честным в условиях рынка? Предельно откровенным, открытым в рамках такой конкуренции? Можно остановиться на слове «честным».

Да, считаю, что это возможно. Просто я очень честный человек. Иногда приходится использовать все возможности своего такта. Но я вполне успешно существую, будучи честным человеком, говоря правду. Если меня спрашивают, а мне не нравится, я скажу, что мне не нравится. Иногда могу сказать — это интересно, но я бы попробовала по-другому. Когда мне не нравится что-то, я всегда аргументирую. Так же делаю, если что-то нравится. Поэтому, мне кажется, быть честным достаточно просто. Да, это предполагает к себе некоторое отношение, как к человеку прямому, который может быть жёстким иногда. Ну и что? Мне кажется, это реально — быть честным в формате бизнеса…

Честность неизбежно ведёт бизнесмена к выбору между совестью и прибылью. Похожим образом дело сегодня обстоит в любой карьере. На одной чаше весов лежит совесть, а на другой — деньги, власть, популярность. Например, честно ли, когда человек, который не обладает каким-то талантом, пробивается на самые верха? Мы его видим потом в телевизоре, он снимается в кино, получает бешеные гонорары. Насколько это честно?

Вообще не честно. И я знаю таких людей.

Это любимое стихотворение Николая Николаевича Губенко. Он всех студентов и выпускников спрашивает — какие стихи вы любите, кто больше всего нравится. А потом просит по строчке прочитать это стихотворение. Оно мне очень нравится, оно справедливое... Вообще всё, что происходит в телевизоре, — это несправедливо. А справедливость всегда приходит, и побеждает, и находит честных людей. Поэтому хочется быть достойным. А те, кто несправедливо выделены медийной сферой, — всё это проходит, всё заканчивается. Сегодня ты на вершине. Год, два — а потом всё. И появится новый человечек на вершине. А про тебя уже забудут. Может, на передачи какие-то будут звать и спрашивать: «Ну, что у вас теперь?» Ты такой сидишь и понимаешь, что у тебя ничего сейчас нет, но начинаешь говорить: «У меня очень много сейчас разных проектов, очень много разной интересной работы». Когда слышишь такое интервью у актёров, сразу можешь понять, что на самом деле этот человек находится в безработном периоде. Они бывают у всех актёров, поэтому это всегда очень легко понять.

Что бы ты хотела пожелать своим зрителям?

Быть открытыми и ничего не бояться. Потому что страх очень многого в жизни лишает. Если совсем к простому свести: лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и жалеть. Поэтому не бояться. Не бояться открыться и иногда узнать правду о людях, которые вокруг, или о себе какую-нибудь новую правду. Или не побояться начать делать что-то новое. Или не побояться прийти в театр и громко-громко смеяться, если тебе смешно. Это абсурдно, но я действительно сталкивалась с таким. Особенно когда мало людей в зале и они везде разбросаны, они сидят и стесняются смеяться, потому что вроде как вслух смеяться неловко. «Я же в театре, всё серьёзно, хотя я смотрю комедию». Не бояться! Я сама очень часто с этим сталкиваюсь, преодолеваю это постоянно в себе. Наверное, всё.