про работу и людей
Владислав, мастер смены химзавода
Расскажи, почему ты выбрал именно эту профессию? Как попал на производство?
Учиться в школе я начал еще в советское время, в школе и воспитание получил, соответственно, тоже советское. Когда в середине 90-х годов оканчивал школу, у меня в голове была довольно стандартная для советского человека программа: окончить институт, потом пойти работать, причем работать на производство. Отец работал механиком в автобусном парке, мама — врачом-кардиологом. И схема эта была довольно очевидна для меня.
Мне тогда очень нравилась химия. Дома, в коммунальной квартире, была лаборатория. Серная кислота под столом стояла. Хлор получал в ванной… В общем, мне это было очень интересно. Кто-то из учителей, по-моему, по экономике, спросил о моих творческих планах. Ну а я, значит: «Закончу институт, потом на завод пойду». Она говорит: «А ты знаешь, не работает уже такая схема», — девяностые годы были. «Почему не работает? У меня родители так и делали, и вообще, это нормальный ход, как мне кажется». А она говорит: «Нет». Я то ли заупрямился, то ли еще что, но мне как-то запало в сердце, что надо, наверно, всё-таки делать как я хочу, а не как мне говорят.
Я поступил в институт. Через пять лет его закончил. Это довольно серьезный институт, химический факультет МГУ. Интерес к науке в ту пору у меня пропал. В науке есть такая особенность: ты работаешь, работаешь, результата всё нет, нет и нет. В науке даже отсутствие результата является результатом. Например, отработал ты какую-то систему и ничего там не нашел нового. Ну ладно, будешь отрабатывать другую — и так далее. А мне вот это не очень понравилось. Хотелось, чтоб результат был, вот он, сразу. Основная масса моих сверстников продолжила образование, люди пошли в аспирантуру. А я думаю, пойду в производство поработаю, как я пять лет назад и хотел.
Ситуация в ту пору была не то, что сейчас. Работу в Москве найти было можно. Искал я её следующим образом: открыл журнал «Желтые страницы», нашел в справочнике список телефонов химических предприятий Москвы. Как в фильме «Терминатор», помните, когда он приезжает, открывает справочник, ищет нужного человека. Так и я довольно быстро нашел там НПО «Фомос», которое занималось изготовлением фотопленки. Десять лет назад в Москве было довольно много предприятий, и химических, и всяких других, поэтому работу по специальности не сложно было найти. Я ездил по Москве, заходил в какие-то проектные институты, которые мне могли бы дать работу, на предприятия, которые тогда еще действовали. Было из чего выбирать. Конечно, специалисту после института нужен опыт, предложить по деньгам много не могли, но тем не менее начал я работать инженером-технологом.
После этого я работал еще на других предприятиях. Основная масса тех мест, где я работал, прекратила своё существование как действующие производства. На месте фотофабрики после передела сфер влияния сейчас находится банк, нижние этажи которого (в том числе и мой кабинет) отданы, под какое-то кафе или ресторан. Один из заводов, где я работал аппаратчиком, тоже прекратил работу. Часть оборудования вывезли в Смоленскую область, очень хорошего оборудования – современного немецкого, которое до сих пор не могут там запустить уже на протяжении четырех, даже пяти лет. И на этом месте просто сдается земля в аренду, наверное, в ближайшее время будет что-то построено, жилье или офисный центр.
Предприятия, которые действуют, расположены вне Москвы. Они как работали, так и работают, и в Москве им не место. Вышло так, что в Москве осталось наверно три крупных химических предприятия. Это нефтеперерабатывающий завод в Капотне. Это фабрика «Свобода», которая переживает сейчас тоже не лучшие времена – там идет переакционирование или что-то еще, но тем не менее, фабрика делает продукт, который пользуется спросом по всей стране — кремы, мыла и так далее. И химический завод им. Войкова, в котором я сейчас работаю. На этот завод я устроился три года назад, после того как поработал офисным технологом. Тогда я понял, что в офисе мне работать совершенно неинтересно, нет той динамики, которая была на производстве. Это основная причина, которая заставила меня эту работу искать.
У этого химического завода более чем 120-летняя история. Когда-то здесь еще не было Москвы, была деревня. Промышленник выкупил земли и построил небольшой цех. Делали серную кислоту, потихоньку производство развивалось. Пришла советская власть, завод укрупнялся, расширял свой ассортимент и делал химические реактивы, коагулянты — вещества для очистки воды, занимался изготовлением соединений из драгметаллов. Назвали завод в честь революционера Войкова. Войков участвовал в убийстве царской семьи и отвечал как раз за то, чтобы серной кислотой уничтожить трупы. Серной кислоты на заводе навалом. А посреди завода до сих пор стоит памятник Войкову на постаменте из листов нержавеющей стали. Когда непосвященные люди приходят, заводчане говорят, что это памятник Черному Химику.
Попал я туда, на химический завод, довольно удачно, потому что когда я увольнялся из офиса, случился экономический кризис всем известный. В тот день, когда я получал трудовую книжку, генеральный директор собрал всех сотрудников и сказал, что сейчас будет сокращение. Люди шли за расчетом, не желая расставаться со своим местом работы, и смотрели на меня с завистью, потому что завтра я выходил уже на другую работу.
Ну и на следующий день я уже работал мастером, непосредственно с людьми, чем раньше не занимался. Работа мастера отличается от работы технолога и аппаратчика, прежде всего тем, что у тебя есть коллектив, которым ты руководишь. А это уже своя специфика, потому что ко всем нужен свой подход.
Учиться в школе я начал еще в советское время, в школе и воспитание получил, соответственно, тоже советское. Когда в середине 90-х годов оканчивал школу, у меня в голове была довольно стандартная для советского человека программа: окончить институт, потом пойти работать, причем работать на производство. Отец работал механиком в автобусном парке, мама — врачом-кардиологом. И схема эта была довольно очевидна для меня.
Мне тогда очень нравилась химия. Дома, в коммунальной квартире, была лаборатория. Серная кислота под столом стояла. Хлор получал в ванной… В общем, мне это было очень интересно. Кто-то из учителей, по-моему, по экономике, спросил о моих творческих планах. Ну а я, значит: «Закончу институт, потом на завод пойду». Она говорит: «А ты знаешь, не работает уже такая схема», — девяностые годы были. «Почему не работает? У меня родители так и делали, и вообще, это нормальный ход, как мне кажется». А она говорит: «Нет». Я то ли заупрямился, то ли еще что, но мне как-то запало в сердце, что надо, наверно, всё-таки делать как я хочу, а не как мне говорят.
Я поступил в институт. Через пять лет его закончил. Это довольно серьезный институт, химический факультет МГУ. Интерес к науке в ту пору у меня пропал. В науке есть такая особенность: ты работаешь, работаешь, результата всё нет, нет и нет. В науке даже отсутствие результата является результатом. Например, отработал ты какую-то систему и ничего там не нашел нового. Ну ладно, будешь отрабатывать другую — и так далее. А мне вот это не очень понравилось. Хотелось, чтоб результат был, вот он, сразу. Основная масса моих сверстников продолжила образование, люди пошли в аспирантуру. А я думаю, пойду в производство поработаю, как я пять лет назад и хотел.
Ситуация в ту пору была не то, что сейчас. Работу в Москве найти было можно. Искал я её следующим образом: открыл журнал «Желтые страницы», нашел в справочнике список телефонов химических предприятий Москвы. Как в фильме «Терминатор», помните, когда он приезжает, открывает справочник, ищет нужного человека. Так и я довольно быстро нашел там НПО «Фомос», которое занималось изготовлением фотопленки. Десять лет назад в Москве было довольно много предприятий, и химических, и всяких других, поэтому работу по специальности не сложно было найти. Я ездил по Москве, заходил в какие-то проектные институты, которые мне могли бы дать работу, на предприятия, которые тогда еще действовали. Было из чего выбирать. Конечно, специалисту после института нужен опыт, предложить по деньгам много не могли, но тем не менее начал я работать инженером-технологом.
После этого я работал еще на других предприятиях. Основная масса тех мест, где я работал, прекратила своё существование как действующие производства. На месте фотофабрики после передела сфер влияния сейчас находится банк, нижние этажи которого (в том числе и мой кабинет) отданы, под какое-то кафе или ресторан. Один из заводов, где я работал аппаратчиком, тоже прекратил работу. Часть оборудования вывезли в Смоленскую область, очень хорошего оборудования – современного немецкого, которое до сих пор не могут там запустить уже на протяжении четырех, даже пяти лет. И на этом месте просто сдается земля в аренду, наверное, в ближайшее время будет что-то построено, жилье или офисный центр.
Предприятия, которые действуют, расположены вне Москвы. Они как работали, так и работают, и в Москве им не место. Вышло так, что в Москве осталось наверно три крупных химических предприятия. Это нефтеперерабатывающий завод в Капотне. Это фабрика «Свобода», которая переживает сейчас тоже не лучшие времена – там идет переакционирование или что-то еще, но тем не менее, фабрика делает продукт, который пользуется спросом по всей стране — кремы, мыла и так далее. И химический завод им. Войкова, в котором я сейчас работаю. На этот завод я устроился три года назад, после того как поработал офисным технологом. Тогда я понял, что в офисе мне работать совершенно неинтересно, нет той динамики, которая была на производстве. Это основная причина, которая заставила меня эту работу искать.
У этого химического завода более чем 120-летняя история. Когда-то здесь еще не было Москвы, была деревня. Промышленник выкупил земли и построил небольшой цех. Делали серную кислоту, потихоньку производство развивалось. Пришла советская власть, завод укрупнялся, расширял свой ассортимент и делал химические реактивы, коагулянты — вещества для очистки воды, занимался изготовлением соединений из драгметаллов. Назвали завод в честь революционера Войкова. Войков участвовал в убийстве царской семьи и отвечал как раз за то, чтобы серной кислотой уничтожить трупы. Серной кислоты на заводе навалом. А посреди завода до сих пор стоит памятник Войкову на постаменте из листов нержавеющей стали. Когда непосвященные люди приходят, заводчане говорят, что это памятник Черному Химику.
Попал я туда, на химический завод, довольно удачно, потому что когда я увольнялся из офиса, случился экономический кризис всем известный. В тот день, когда я получал трудовую книжку, генеральный директор собрал всех сотрудников и сказал, что сейчас будет сокращение. Люди шли за расчетом, не желая расставаться со своим местом работы, и смотрели на меня с завистью, потому что завтра я выходил уже на другую работу.
Ну и на следующий день я уже работал мастером, непосредственно с людьми, чем раньше не занимался. Работа мастера отличается от работы технолога и аппаратчика, прежде всего тем, что у тебя есть коллектив, которым ты руководишь. А это уже своя специфика, потому что ко всем нужен свой подход.
Когда ты целенаправленно шел на химическое производство, ты осознавал, что работать на таком предприятии вредно, опасно для здоровья? Как вы справляетесь с этим у себя на предприятии?
Специфика химического производства в Советском Союзе и потом уже в России следующая: в семидесятых годах 20-го века началось активное строительство предприятий химической промышленности: технология шагнула вперед, первые пластмассы начали делать… И на этих предприятиях активно использовался труд заключенных. Потому что не всякий пойдет на эту работу — работа грязная, тяжелая и вредная. У меня на заводе остались старожилы, которые работали в то время, и они рассказывали, что в советское время контингент был тот еще. В общем, туда шли те, кого не брали на другую работу, а поскольку в советское время не работать было нельзя (стопроцентная занятость, иначе тебя за тунеядство посадят), то приходили сюда уже те, кто отсидел, алкоголики, наркоманы, антисоциальные элементы…
Вредность на производстве шла по первой категории, она в принципе идет и сейчас, хотя в 2008-м году Минздравсоцразвития во главе с Голиковой придумал постановление об аттестации рабочих мест. Оно заключается в том, что, например, был у тебя раньше вредный цех, а теперь руководство должно сделать всё, чтобы он был не вредным. Это требует определенных вложений: вентиляцию сделать, какие-то ограждения защитные — переоборудование производства по большому счету. Естественно, никто этого не делает, потому что очень дорого. И вот приводят комиссию в неработающий цех, делаются замеры воздуха, шума освещения. А цех не вредный, он же не работает. Потому что, если бы делали аттестацию по всем правилам, цех надо было бы закрыть.
Это не выгодно никому, в том числе работникам. Работники, с одной стороны, относятся с пониманием. Если бы цех закрыли, они просто остались бы без работы. С другой стороны, работники лишились льгот, которые были раньше. Ну, в частности, у нас это дополнительные дни к отпуску, которых теперь, после аттестации рабочих мест, не стало. Еще рабочее время. Если раньше семь часов был рабочий день и часовой обед, то сейчас, по идее, восьмичасовой рабочий день, но у нас пошли навстречу работникам — всё так и осталось по большому счету, семь с небольшим часов рабочий день. Обед — у нас нет такого, чтоб по часам прямо — в рельс постучали и пошли… Бывает, что день ненормированный, бывает, что задерживаешься или без обеда работаешь.
Специфика химического производства в Советском Союзе и потом уже в России следующая: в семидесятых годах 20-го века началось активное строительство предприятий химической промышленности: технология шагнула вперед, первые пластмассы начали делать… И на этих предприятиях активно использовался труд заключенных. Потому что не всякий пойдет на эту работу — работа грязная, тяжелая и вредная. У меня на заводе остались старожилы, которые работали в то время, и они рассказывали, что в советское время контингент был тот еще. В общем, туда шли те, кого не брали на другую работу, а поскольку в советское время не работать было нельзя (стопроцентная занятость, иначе тебя за тунеядство посадят), то приходили сюда уже те, кто отсидел, алкоголики, наркоманы, антисоциальные элементы…
Вредность на производстве шла по первой категории, она в принципе идет и сейчас, хотя в 2008-м году Минздравсоцразвития во главе с Голиковой придумал постановление об аттестации рабочих мест. Оно заключается в том, что, например, был у тебя раньше вредный цех, а теперь руководство должно сделать всё, чтобы он был не вредным. Это требует определенных вложений: вентиляцию сделать, какие-то ограждения защитные — переоборудование производства по большому счету. Естественно, никто этого не делает, потому что очень дорого. И вот приводят комиссию в неработающий цех, делаются замеры воздуха, шума освещения. А цех не вредный, он же не работает. Потому что, если бы делали аттестацию по всем правилам, цех надо было бы закрыть.
Это не выгодно никому, в том числе работникам. Работники, с одной стороны, относятся с пониманием. Если бы цех закрыли, они просто остались бы без работы. С другой стороны, работники лишились льгот, которые были раньше. Ну, в частности, у нас это дополнительные дни к отпуску, которых теперь, после аттестации рабочих мест, не стало. Еще рабочее время. Если раньше семь часов был рабочий день и часовой обед, то сейчас, по идее, восьмичасовой рабочий день, но у нас пошли навстречу работникам — всё так и осталось по большому счету, семь с небольшим часов рабочий день. Обед — у нас нет такого, чтоб по часам прямо — в рельс постучали и пошли… Бывает, что день ненормированный, бывает, что задерживаешься или без обеда работаешь.
Ты упомянул, что раньше на химические предприятия работать приходили люди отверженные, антисоциальные элементы. Как в таком случае завод продолжал функционировать и почему работает до сих пор?
Сейчас контингент сменился, то есть приходят довольно образованные люди, аппаратчики. Наш производственный процесс всё-таки высокотехнологичный. Мы делаем коагулянты, вещества для очистки воды. Всего у нас три производства.
Есть два современных цеха, которые делают жидкий и сыпучий продукт. Многотоннажный синтез. «Мосводоканал» цистернами возит нашу продукцию и сыпучий продукт, который в мешки затаривается по 25 килограмм. Крупнотоннажное производство со своей спецификой…
Есть производство кристаллического продукта, сульфата алюминия. Оно очень старое. Несмотря на то, что я могу на любом их этих трех производств работать, в основном я курирую этот «олдскульный» цех, который как в 69-м году был запущен, так там никакого переоборудования и не производилось, поэтому требуется много тяжелого, неквалифицированного труда. Основные орудие труда - это лом, кувалда и лопата.
Несмотря ни на что там по 20-30 лет во вредных условиях, испарениях серной кислоты работают люди. Работают «вопреки», на самом деле. По их рассказам, в советское время текучка была очень большая. Ну, есть у человека три срока — ему четвертый срок получить невелика проблема. Ну и он ушел в тюрьму. Или женщины почему-то трудно переносят эту атмосферу серной кислоты, очень многие болели, в том числе онкологическими заболеваниями.
Тогда были боʹльшие объёмы производства, и в цеху народу было побольше. Усовершенствования оборудования делали сами рабочие, не техотдел. Решил рабочий, что у него на срезывающей машине, которая режет плав кристаллический, надо не три ножа поставить, а четыре. Четыре ножа будут резать мельче, и аппаратчик меньше будет махать кувалдой, чтобы эти куски разбивать — хорошо. Если начальство было более-менее умное, оно давало добро на это дело, прикрепляя сварщиков этому рабочему, который делал нож. Слесари ставили нож на машину, и труд облегчался.
Так постепенно эти усовершенствования привели к тому, что из рабочей смены в пять человек смена сократилась до двух человек. То есть люди справляются, конечно, им где-то стало сложнее, где-то стало проще, но, тем не менее, рабочие работают на сделке [труд работника оплачивают по сдельным расценкам в соответствии с количеством произведенной продукции ]. Для того, чтобы больше получить, зачастую ты работаешь и без обеда. Больше бегаешь, тратишь сил и энергии.
Сделка, с одной стороны, хороша тем, что отсеивает тех людей, которые работать не хотят, а с другой стороны — это погоня за длинным рублем. Человек просто гробит своё здоровье и идет на какие-то технологические нарушения. Как это было на шахтах, когда были случаи аварии, выяснялось, что чтобы хорошо заработать, человеку приходилось идти на то, чтобы датчики отключать, которые на метан реагировали…
То есть люди поставлены в такие условия, что у них есть возможность заработать, но сделать это уже за счет нарушения техники безопасности. Есть организации, которые за этим следят, но работодатель стремится, конечно, скрыть то, что происходит у него на предприятии. Ему тоже выгодно, чтобы больше производили продукции.
Сейчас контингент сменился, то есть приходят довольно образованные люди, аппаратчики. Наш производственный процесс всё-таки высокотехнологичный. Мы делаем коагулянты, вещества для очистки воды. Всего у нас три производства.
Есть два современных цеха, которые делают жидкий и сыпучий продукт. Многотоннажный синтез. «Мосводоканал» цистернами возит нашу продукцию и сыпучий продукт, который в мешки затаривается по 25 килограмм. Крупнотоннажное производство со своей спецификой…
Есть производство кристаллического продукта, сульфата алюминия. Оно очень старое. Несмотря на то, что я могу на любом их этих трех производств работать, в основном я курирую этот «олдскульный» цех, который как в 69-м году был запущен, так там никакого переоборудования и не производилось, поэтому требуется много тяжелого, неквалифицированного труда. Основные орудие труда - это лом, кувалда и лопата.
Несмотря ни на что там по 20-30 лет во вредных условиях, испарениях серной кислоты работают люди. Работают «вопреки», на самом деле. По их рассказам, в советское время текучка была очень большая. Ну, есть у человека три срока — ему четвертый срок получить невелика проблема. Ну и он ушел в тюрьму. Или женщины почему-то трудно переносят эту атмосферу серной кислоты, очень многие болели, в том числе онкологическими заболеваниями.
Тогда были боʹльшие объёмы производства, и в цеху народу было побольше. Усовершенствования оборудования делали сами рабочие, не техотдел. Решил рабочий, что у него на срезывающей машине, которая режет плав кристаллический, надо не три ножа поставить, а четыре. Четыре ножа будут резать мельче, и аппаратчик меньше будет махать кувалдой, чтобы эти куски разбивать — хорошо. Если начальство было более-менее умное, оно давало добро на это дело, прикрепляя сварщиков этому рабочему, который делал нож. Слесари ставили нож на машину, и труд облегчался.
Так постепенно эти усовершенствования привели к тому, что из рабочей смены в пять человек смена сократилась до двух человек. То есть люди справляются, конечно, им где-то стало сложнее, где-то стало проще, но, тем не менее, рабочие работают на сделке [труд работника оплачивают по сдельным расценкам в соответствии с количеством произведенной продукции ]. Для того, чтобы больше получить, зачастую ты работаешь и без обеда. Больше бегаешь, тратишь сил и энергии.
Сделка, с одной стороны, хороша тем, что отсеивает тех людей, которые работать не хотят, а с другой стороны — это погоня за длинным рублем. Человек просто гробит своё здоровье и идет на какие-то технологические нарушения. Как это было на шахтах, когда были случаи аварии, выяснялось, что чтобы хорошо заработать, человеку приходилось идти на то, чтобы датчики отключать, которые на метан реагировали…
То есть люди поставлены в такие условия, что у них есть возможность заработать, но сделать это уже за счет нарушения техники безопасности. Есть организации, которые за этим следят, но работодатель стремится, конечно, скрыть то, что происходит у него на предприятии. Ему тоже выгодно, чтобы больше производили продукции.
Что можешь рассказать о специфике работы мастера смены?
Мастер должен уметь делать всё, что умеет делать аппаратчик и плюс к этому, собственно, аппаратчиками руководить. Аппаратчик — это низовой работник, рабочий на химическом предприятии. Бывает четвертый разряд у него, пятый разряд, есть старшие аппаратчики. Над ними стоит непосредственно мастер, а над мастером — начальник цеха. Надо уметь делать всё, что умеет делать аппаратчик, потому что иногда приходятся заменять людей; бывают всякие обстоятельства: кто-то заболел, кто-то запил... Хотя на этом предприятии ведется довольно интенсивная борьба с пьянством, чего не скажешь про советский период работы завода — тогда алкоголизм здесь был узаконен. На заводе использовался спирт синтетический, и добыть его не представляло никаких сложностей. Просто доходило до того, что идет труба по заводу, подъезжает автопогрузчик, сшибает эту трубу. Пока слесари придут и ликвидируют течь, работники нальют себе несколько фляг сорокалитровых и спрячут. В цехе всегда стояло ведро синтетического спирта, из которого просто кружками пили. Сейчас, к счастью, этого нет, поэтому стало меньше травматизма. Это всё из рассказов людей, которые раньше работали. Конечно, я диву даюсь, как все это происходило, как можно было этими людьми управлять. Были и драки. Рассказывали случай, когда пытались по итогам одной такой пьяной драки мастера утопить в бочке с серной кислотой. Этого, я, к счастью, не застал, у меня более адекватные отношения со своими подчиненными.
Мастер должен уметь делать всё, что умеет делать аппаратчик и плюс к этому, собственно, аппаратчиками руководить. Аппаратчик — это низовой работник, рабочий на химическом предприятии. Бывает четвертый разряд у него, пятый разряд, есть старшие аппаратчики. Над ними стоит непосредственно мастер, а над мастером — начальник цеха. Надо уметь делать всё, что умеет делать аппаратчик, потому что иногда приходятся заменять людей; бывают всякие обстоятельства: кто-то заболел, кто-то запил... Хотя на этом предприятии ведется довольно интенсивная борьба с пьянством, чего не скажешь про советский период работы завода — тогда алкоголизм здесь был узаконен. На заводе использовался спирт синтетический, и добыть его не представляло никаких сложностей. Просто доходило до того, что идет труба по заводу, подъезжает автопогрузчик, сшибает эту трубу. Пока слесари придут и ликвидируют течь, работники нальют себе несколько фляг сорокалитровых и спрячут. В цехе всегда стояло ведро синтетического спирта, из которого просто кружками пили. Сейчас, к счастью, этого нет, поэтому стало меньше травматизма. Это всё из рассказов людей, которые раньше работали. Конечно, я диву даюсь, как все это происходило, как можно было этими людьми управлять. Были и драки. Рассказывали случай, когда пытались по итогам одной такой пьяной драки мастера утопить в бочке с серной кислотой. Этого, я, к счастью, не застал, у меня более адекватные отношения со своими подчиненными.
Ты сознательно выбрал свою профессию и место работы. Можно ли то же самое сказать о твоих подчиненных? Почему они остаются на этом вредном и сложном производстве?
Много приезжих, которые в Москве обосновались. Если говорить о молодых людях, то многим ничего не стоит уйти не задумываясь из рабочего, например, в менеджеры в том случае, если они нашли лучшую зарплату. Это вполне нормальная современная практика.
Был случай у меня: квалифицированный рабочий, которого не хотелось терять, просто ушел в автосалон на должность менеджера. На боʹльшую зарплату. И абсолютно его это не напрягло.
Старшее поколение говорит о том, сколько похерено в Москве всяких предприятий, вспоминает праздники Первомая, на которые ходили. Не так, как сейчас, из-под палки. Это действительно был праздник для людей. И вот эти работники как раз являются хранителями производственной этики и традиций, которых теперь нет. Есть люди, которые не один десяток лет работают на предприятии. У меня был работник, который сорок лет отработал. Он был и главным механиком, и начальником коммерческого отдела, и диспетчером, а закончил свою карьеру слесарем-ремонтником и до последнего не хотел уходить на пенсию. В работе есть какая-то динамика. А дома что ему делать?
У молодежи такой сознательности нет. Наверное потому, что, так или иначе, работа тяжелая. Одно дело лопатой кидать продукцию, чистить какую-нибудь ёмкость в течение дня по колено в слабокислом растворе, в средствах защиты, и совсем другое – в костюме в автосалоне с клиентом общаться или, например, за компьютером сидеть в офисе. Понятно, почему старики не видят себя без производства. Во-первых, на другом месте их никто не ждет, во-вторых, они ничего кроме этого не умеют. О своей работе они отзываются гораздо лучше, чем то поколение молодых людей 23-25 лет, которые под моим началом работают.
Возможно, на других предприятиях это не так. Например, на рубероидном заводе по производству кровельных материалов, где я работал, молодые люди своей работой дорожили, потому что там было другое отношение к коллективу. Там я работал аппаратчиком в течение трех лет, и каждый мой шаг вне рабочего времени всегда оплачивался, переработка какая-нибудь, например. Сейчас делается всё для того, чтобы этих денег не заплатить.
Много приезжих, которые в Москве обосновались. Если говорить о молодых людях, то многим ничего не стоит уйти не задумываясь из рабочего, например, в менеджеры в том случае, если они нашли лучшую зарплату. Это вполне нормальная современная практика.
Был случай у меня: квалифицированный рабочий, которого не хотелось терять, просто ушел в автосалон на должность менеджера. На боʹльшую зарплату. И абсолютно его это не напрягло.
Старшее поколение говорит о том, сколько похерено в Москве всяких предприятий, вспоминает праздники Первомая, на которые ходили. Не так, как сейчас, из-под палки. Это действительно был праздник для людей. И вот эти работники как раз являются хранителями производственной этики и традиций, которых теперь нет. Есть люди, которые не один десяток лет работают на предприятии. У меня был работник, который сорок лет отработал. Он был и главным механиком, и начальником коммерческого отдела, и диспетчером, а закончил свою карьеру слесарем-ремонтником и до последнего не хотел уходить на пенсию. В работе есть какая-то динамика. А дома что ему делать?
У молодежи такой сознательности нет. Наверное потому, что, так или иначе, работа тяжелая. Одно дело лопатой кидать продукцию, чистить какую-нибудь ёмкость в течение дня по колено в слабокислом растворе, в средствах защиты, и совсем другое – в костюме в автосалоне с клиентом общаться или, например, за компьютером сидеть в офисе. Понятно, почему старики не видят себя без производства. Во-первых, на другом месте их никто не ждет, во-вторых, они ничего кроме этого не умеют. О своей работе они отзываются гораздо лучше, чем то поколение молодых людей 23-25 лет, которые под моим началом работают.
Возможно, на других предприятиях это не так. Например, на рубероидном заводе по производству кровельных материалов, где я работал, молодые люди своей работой дорожили, потому что там было другое отношение к коллективу. Там я работал аппаратчиком в течение трех лет, и каждый мой шаг вне рабочего времени всегда оплачивался, переработка какая-нибудь, например. Сейчас делается всё для того, чтобы этих денег не заплатить.
Почему ты ушел с рубероидного завода?
Завод прекратил свое существование. Там была нормально работа организована. А здесь нет такого стимулирования. Возможно, если бы оно было, это было бы залогом успеха. Если человека стимулируешь, то он начинает работать лучше. А если жмёшь каждую копейку и стараешься его как-то обмануть, то нет стимула работать. В связи с этим человек всячески старается от работы уйти.
Тут начинается уже моя головная боль. С меня требуют, чтобы я заставил работника работать. Я своим подчиненным всегда говорю: «Я вас прекрасно понимаю, но пока вы находитесь под моим руководством, я с вас буду требовать за эту работу. Если вас что-то не устраивает, вы взрослые люди, вы можете найти себе другую работу. Но если вы здесь – извольте работать, потому что я за вас вашу работу делать не буду, я нахожусь с вами в одних и тех же условиях». Да, зачастую приходится проводить вот такие беседы и требовать с людей, чтобы они что-то делали.
Какая у них реакция происходит на такие разговоры?
Конфликтов серьезных в моем цехе не бывает. Люди, как правило, относятся с пониманием — я же с ними по-человечески разговариваю. Иногда приходится общаться на повышенных тонах, но люди работу свою делают. Хотя постоянно требуется контроль. Если бы человек был бы стимулирован, этот контроль был бы меньше.
Завод прекратил свое существование. Там была нормально работа организована. А здесь нет такого стимулирования. Возможно, если бы оно было, это было бы залогом успеха. Если человека стимулируешь, то он начинает работать лучше. А если жмёшь каждую копейку и стараешься его как-то обмануть, то нет стимула работать. В связи с этим человек всячески старается от работы уйти.
Тут начинается уже моя головная боль. С меня требуют, чтобы я заставил работника работать. Я своим подчиненным всегда говорю: «Я вас прекрасно понимаю, но пока вы находитесь под моим руководством, я с вас буду требовать за эту работу. Если вас что-то не устраивает, вы взрослые люди, вы можете найти себе другую работу. Но если вы здесь – извольте работать, потому что я за вас вашу работу делать не буду, я нахожусь с вами в одних и тех же условиях». Да, зачастую приходится проводить вот такие беседы и требовать с людей, чтобы они что-то делали.
Какая у них реакция происходит на такие разговоры?
Конфликтов серьезных в моем цехе не бывает. Люди, как правило, относятся с пониманием — я же с ними по-человечески разговариваю. Иногда приходится общаться на повышенных тонах, но люди работу свою делают. Хотя постоянно требуется контроль. Если бы человек был бы стимулирован, этот контроль был бы меньше.
Какие-то попытки борьбы самого трудового коллектива за улучшения условий предпринимаются?
Профсоюз в советское время был, но чем занимался этот профсоюз? Путевку раз в год со скидкой выпишет, ребенка работника в заводской детский сад пристроит… По условиям труда разговоров не было.
Два года назад потребовалось выбрать уполномоченного от трудового коллектива по охране труда. Предложили заняться мне. Выдали бумагу с описанием моих прав и обязанностей, бланки с надписью: «Представление уполномоченного по охране труда». Если я замечал какое-то нарушение, то оформлял бланк, описывая нарушения, ставил подпись и нес техническому директору. То есть я с техническим директором непосредственно работал. Один раз только с генеральным директором пересёкся.
Профсоюз в советское время был, но чем занимался этот профсоюз? Путевку раз в год со скидкой выпишет, ребенка работника в заводской детский сад пристроит… По условиям труда разговоров не было.
Два года назад потребовалось выбрать уполномоченного от трудового коллектива по охране труда. Предложили заняться мне. Выдали бумагу с описанием моих прав и обязанностей, бланки с надписью: «Представление уполномоченного по охране труда». Если я замечал какое-то нарушение, то оформлял бланк, описывая нарушения, ставил подпись и нес техническому директору. То есть я с техническим директором непосредственно работал. Один раз только с генеральным директором пересёкся.
Каков был характер нарушений?
В основном – необеспечение средствами защиты. Были задержки с выдачей средств защиты в силу разных причин. То директор хочет сэкономить, то коммерческий отдел затупит, то охрана труда…. А отдел охраны труда и представитель по охране труда от трудового коллектива (то есть я) – это не то, что конкурирующие организации, это враги. Потому что отдел не следит за охраной труда. А я, как находящийся в трудовом коллективе, получающий фактически одни и те же перчатки и одно и то же хозяйственное мыло, что и мои рабочие, нахожусь в курсе дела. Человек, который этим занимается в охране труда, свои функции не выполняет… Ну, он ездит по организациям различным, Ростехнадзор, учебные комбинаты, решает какие-то вопросы. А в цеху я его не вижу…
Ну и какие-то нарушения совершенно дурацкие. Например, в административно-бытовом корпусе поставили решетку на лестнице. То есть если лифт сломается и случится пожар, ты не выберешься из раздевалки. Естественно, я пишу представление. Говорю, что, если сейчас эту решетку не снимут, бумага отсюда пойдет в Ростехнадзор. Соответственно, принимают меры.
Выдача средств защиты стабилизировалась. Люди у меня обеспечены, свое они получают. Нормы есть. Например, аппаратчик у меня получает в месяц три пары перчаток х/б, две пары перчаток резиновых, четыреста граммов мыла и сто граммов крема для рук.
Если ты технику безопасности соблюдаешь, то это залог того, что ты останешься жив и здоров. А людям лень зачастую. Лень одеть респиратор, средства защиты, перчатки. Приходится шпынять постоянно.
В основном – необеспечение средствами защиты. Были задержки с выдачей средств защиты в силу разных причин. То директор хочет сэкономить, то коммерческий отдел затупит, то охрана труда…. А отдел охраны труда и представитель по охране труда от трудового коллектива (то есть я) – это не то, что конкурирующие организации, это враги. Потому что отдел не следит за охраной труда. А я, как находящийся в трудовом коллективе, получающий фактически одни и те же перчатки и одно и то же хозяйственное мыло, что и мои рабочие, нахожусь в курсе дела. Человек, который этим занимается в охране труда, свои функции не выполняет… Ну, он ездит по организациям различным, Ростехнадзор, учебные комбинаты, решает какие-то вопросы. А в цеху я его не вижу…
Ну и какие-то нарушения совершенно дурацкие. Например, в административно-бытовом корпусе поставили решетку на лестнице. То есть если лифт сломается и случится пожар, ты не выберешься из раздевалки. Естественно, я пишу представление. Говорю, что, если сейчас эту решетку не снимут, бумага отсюда пойдет в Ростехнадзор. Соответственно, принимают меры.
Выдача средств защиты стабилизировалась. Люди у меня обеспечены, свое они получают. Нормы есть. Например, аппаратчик у меня получает в месяц три пары перчаток х/б, две пары перчаток резиновых, четыреста граммов мыла и сто граммов крема для рук.
Если ты технику безопасности соблюдаешь, то это залог того, что ты останешься жив и здоров. А людям лень зачастую. Лень одеть респиратор, средства защиты, перчатки. Приходится шпынять постоянно.
Это оттого, что у людей не хватает знаний о том, какие последствия это может вызвать или на авось, что обойдется?
На авось конечно. Я рассказываю красочные истории, которые были в моей практике — бесполезно. Пока не заставишь, пока не отстранишь от работы… А опасности — они рядом. Это падение с высоты, движущиеся механизмы, электричество, серная кислота, соляная кислота, удушающие пары, разъедающие — всё, что угодно. Я для себя четко понял: если соблюдаешь, то твоя выживаемость на производстве повышается в разы.
А несчастные случаи в твоей практике ты наблюдал?
Были, были несчастные случаи. Аппаратчик, мой подчиненный, упал с высоты. Выжил, да. Сейчас работает. Но мне хватило впечатлений. Затаскал технадзор, комиссия по охране труда. Кстати, опять-таки, возвращаясь к вопросу о знаниях. В Москве есть организация, которая занимается охраной труда – инспекция по охране труда. Где есть круглосуточный телефон, и, если туда звонить, они оперативно реагируют на разные сигналы. Советом помогут, и на место приедут по сигналу. Эти вопросы и проблемы – они решаемы. Просто у людей нет представления о том, что можно позвонить, сказать, и комиссия приедет и решит вопрос. Другое дело, что работодатель впоследствии создаст тебе такие условия, что уйдешь с этой работы.
Это уже задача не трудовой инспекции, а профсоюза…
Если он есть. В лучшем случае, это зачатки советских профсоюзов, которые только могут дать тебе путевку — и все. Всё по отраслям. Вот по химической отрасли я могу тебе сказать, что нигде не было этих профсоюзов, нет их и сейчас.
А аппаратчик, с которым произошел несчастный случай, он вернулся? Его отношение к технике безопасности изменилось?
Да. Он вернулся. Мне приходилось впоследствии снимать его с той же высоты, уже после несчастного случая. Я стал выполнять одну из задач, он полез мне помогать. Я говорю: «Коля, вернись на место». Вернулся.
Человек на рубероидном работал с эпилепсией. Все это как бы знали, но уволили его после того, как у него случился припадок в цехе. Причем до этого этот человек по пьяни попал под валы намоточной машины и ему голову пробило. 99 случаев несчастных – человеческий фактор и нарушение техники безопасности.
На авось конечно. Я рассказываю красочные истории, которые были в моей практике — бесполезно. Пока не заставишь, пока не отстранишь от работы… А опасности — они рядом. Это падение с высоты, движущиеся механизмы, электричество, серная кислота, соляная кислота, удушающие пары, разъедающие — всё, что угодно. Я для себя четко понял: если соблюдаешь, то твоя выживаемость на производстве повышается в разы.
А несчастные случаи в твоей практике ты наблюдал?
Были, были несчастные случаи. Аппаратчик, мой подчиненный, упал с высоты. Выжил, да. Сейчас работает. Но мне хватило впечатлений. Затаскал технадзор, комиссия по охране труда. Кстати, опять-таки, возвращаясь к вопросу о знаниях. В Москве есть организация, которая занимается охраной труда – инспекция по охране труда. Где есть круглосуточный телефон, и, если туда звонить, они оперативно реагируют на разные сигналы. Советом помогут, и на место приедут по сигналу. Эти вопросы и проблемы – они решаемы. Просто у людей нет представления о том, что можно позвонить, сказать, и комиссия приедет и решит вопрос. Другое дело, что работодатель впоследствии создаст тебе такие условия, что уйдешь с этой работы.
Это уже задача не трудовой инспекции, а профсоюза…
Если он есть. В лучшем случае, это зачатки советских профсоюзов, которые только могут дать тебе путевку — и все. Всё по отраслям. Вот по химической отрасли я могу тебе сказать, что нигде не было этих профсоюзов, нет их и сейчас.
А аппаратчик, с которым произошел несчастный случай, он вернулся? Его отношение к технике безопасности изменилось?
Да. Он вернулся. Мне приходилось впоследствии снимать его с той же высоты, уже после несчастного случая. Я стал выполнять одну из задач, он полез мне помогать. Я говорю: «Коля, вернись на место». Вернулся.
Человек на рубероидном работал с эпилепсией. Все это как бы знали, но уволили его после того, как у него случился припадок в цехе. Причем до этого этот человек по пьяни попал под валы намоточной машины и ему голову пробило. 99 случаев несчастных – человеческий фактор и нарушение техники безопасности.
Можешь ли ты каким-то образом влиять на зарплату сотрудников?
Если говорить о заработной плате, в моем представлении здесь всё определяется спросом на товар. Можно заставить работодателя платить больше, насколько это возможно… Да, здесь идет борьба, что называется. Каждый сам за себя. Например, мы, мастера, видим, что наша зарплата не сильно отличается от зарплаты аппаратчиков — собрались и пошли к техническому директору. Сказали: «Вы имейте в виду, что при таком отношении к делу, вы коллектив растеряете». Через какое-то время прибавили, но не на существенную сумму.
Для себя лично я этот вопрос решаю так: пока я здесь работаю и буду работать. Если найду какой-то лучший вариант, я молча уйду и ни на какие предложения по заработной плате реагировать не буду. Пусть это будет уроком для работодателя. Но одно дело я — мне нет 35 лет, я работу могу найти. Другое дело – это те люди, которые там работают давно и которым другая работа-то и не светит. Они могут пойти, кинуть заявление, сказать я, мол, уйду, но, как правило, такое заявление забирается обратно. Человек продолжает работать. Возможно, им и дадут какое-то небольшое количество денег.
Как удалось повысить заработную плату какое-то время назад: начальник цеха пришел к руководству, показал десять заявлений от аппаратчиков, сказал: «Если вы сейчас не перемените своей политики по поводу заработной платы, я дам этим заявлениям ход. У меня уйдет пятая часть коллектива». Только после этого начали как-то шевелиться.
Да, это не коллективные действия. Что может сделать трудовой коллектив? Поскольку это химическое предприятие, так или иначе, за техникой безопасности следят. Да, люди работают в тяжёлых условиях. Но здесь возможен диалог. Хотя на это тоже с трудом идут, но если давить, если есть инициатива, то ты можешь облегчить себе труд. Например, прийти с каким-нибудь конструктивным предложением по изменениям условий труда. Это сделать можно. Хотя работодатель этого не хочет делать, конечно. Его всё устраивает как есть. Но прийти к нему и сказать: «Мы будем бастовать, если нам не повысите зарплату на 20%», — этого нет, этого не было. Приходится действовать вот такими окольными путями.
Если говорить о заработной плате, в моем представлении здесь всё определяется спросом на товар. Можно заставить работодателя платить больше, насколько это возможно… Да, здесь идет борьба, что называется. Каждый сам за себя. Например, мы, мастера, видим, что наша зарплата не сильно отличается от зарплаты аппаратчиков — собрались и пошли к техническому директору. Сказали: «Вы имейте в виду, что при таком отношении к делу, вы коллектив растеряете». Через какое-то время прибавили, но не на существенную сумму.
Для себя лично я этот вопрос решаю так: пока я здесь работаю и буду работать. Если найду какой-то лучший вариант, я молча уйду и ни на какие предложения по заработной плате реагировать не буду. Пусть это будет уроком для работодателя. Но одно дело я — мне нет 35 лет, я работу могу найти. Другое дело – это те люди, которые там работают давно и которым другая работа-то и не светит. Они могут пойти, кинуть заявление, сказать я, мол, уйду, но, как правило, такое заявление забирается обратно. Человек продолжает работать. Возможно, им и дадут какое-то небольшое количество денег.
Как удалось повысить заработную плату какое-то время назад: начальник цеха пришел к руководству, показал десять заявлений от аппаратчиков, сказал: «Если вы сейчас не перемените своей политики по поводу заработной платы, я дам этим заявлениям ход. У меня уйдет пятая часть коллектива». Только после этого начали как-то шевелиться.
Да, это не коллективные действия. Что может сделать трудовой коллектив? Поскольку это химическое предприятие, так или иначе, за техникой безопасности следят. Да, люди работают в тяжёлых условиях. Но здесь возможен диалог. Хотя на это тоже с трудом идут, но если давить, если есть инициатива, то ты можешь облегчить себе труд. Например, прийти с каким-нибудь конструктивным предложением по изменениям условий труда. Это сделать можно. Хотя работодатель этого не хочет делать, конечно. Его всё устраивает как есть. Но прийти к нему и сказать: «Мы будем бастовать, если нам не повысите зарплату на 20%», — этого нет, этого не было. Приходится действовать вот такими окольными путями.
Это невозможно, потому что, грубо говоря, спрос на продукцию вашего предприятия не позволяет этого делать или то, что у людей нет такого опыта?
Надо учесть, что вообще люди сами по себе очень инертны. Несмотря на то, что сейчас появился Интернет, при желании можно поднять все документы…но нет этого желания. Проще гундеть и говорить, как всё плохо.
Если ко мне обращаются с просьбой найти какую-то информацию, я это делаю. Работникам вредных производств кроме молока еще выдается лечебно- профилактическое питание. В частности, в моем цеху были некоторые затыки с этим. Я поднял документ, вышел на руководство, и мы более-менее выработали схему выдачи этого питания.
В большинстве своем люди инертны, всё идет на уровне разговоров. Покричали и разошлись. Хотя, возможности, я думаю, есть.
Надо учесть, что вообще люди сами по себе очень инертны. Несмотря на то, что сейчас появился Интернет, при желании можно поднять все документы…но нет этого желания. Проще гундеть и говорить, как всё плохо.
Если ко мне обращаются с просьбой найти какую-то информацию, я это делаю. Работникам вредных производств кроме молока еще выдается лечебно- профилактическое питание. В частности, в моем цеху были некоторые затыки с этим. Я поднял документ, вышел на руководство, и мы более-менее выработали схему выдачи этого питания.
В большинстве своем люди инертны, всё идет на уровне разговоров. Покричали и разошлись. Хотя, возможности, я думаю, есть.
Как относятся рабочие к мастеру у тебя на заводе, как представителю администрации? Есть много историй с различных мест работы о различных конфронтациях, иерархии.
Здесь, конечно, зависит от места, от людей, от специфики работы. Ну и от человека, который непосредственно работает мастером. У меня с трудовым коллективом конфликтов нет, и я этим горжусь. Потому что я, во-первых, могу делать то, что делают они. Меня ввести в заблуждение по технологическому процессу никто не может. Потому что я встану за тот же реактор или за срезывающую машину и сделаю точно также, а то и лучше.
Во-вторых, я налаживаю контакт между подразделениями. Например, у нас есть некоторая конфронтация между слесарями и аппаратчиками. Аппаратчики обвиняют слесарей в том, что они не хотят делать ремонт своевременно, а слесари обвиняют аппаратчиков в том, что они оборудование гробят. Я выступаю посредником. Организовываю ремонт. Если ремонт не будет своевременно сделан, то человек денег не получит.
В-третьих, (это, конечно, небольшой вклад в производственный процесс) должность моя, уполномоченный по охране труда, то есть я интересы рабочих так или иначе могу защитить. Например, они напишут какую-то бумагу о пересмотре расценок. Или даже с отпуском что-то решить, выйти пораньше. Я им помогаю по возможности. В этом плане проблем не возникает.
К ним у меня есть претензии, безусловно. Есть ленивые люди, которые не хотят работать. Я им об этом так и говорю. Естественно, им не нравится, что от них что-то требуют. Я тоже не безгрешен: могу потребовать то, что может и не стоило бы требовать. Если мне надо выполнить какую-то технологическую задачу, не в нарушение техники безопасности, конечно, но потребовать от аппаратчика какой-то сверхурочной работы. Но бывает и так, что трудно заставить делать то, что они делать обязаны. Возникают какие-то конфликты, но конфликты локальные. Буквально на этой неделе у нас был конфликт с ремонтниками, которые просто не хотели выполнять свою работу, и над которыми приходилось стоять. Они всячески отлынивали от этого дела, я им обещал, что сделаю все, чтобы срезать им премию по итогам месяца. Но это не массовое явление. Люди, которые работают на сделке, понимают, что они поставлены в те условия, когда они должны просто заработать эти деньги. И я им помогаю. Поскольку я им помогаю, то и отношение вполне нормальные.
Я мастером работал только на этом предприятии. На других предприятиях как было: на фотофабрике отношения с мастерами тоже были нормальные, работали в одной связке и подменить могли друг друга. На рубероидном заводе был пьющий коллектив. С пьющим коллективом работать сложно. Мастер у нас на оборудовании работать не умел и не хотел, не было у него такой потребности. И мы к нему относились так – постольку-поскольку. Лишь бы не мешал. Могли его послать открытым текстом.
У меня не было таких инцидентов. Меня никто не пошлет. Во-первых, не за что. Во-вторых, получит симметричный ответ. К диалогу я готов: чем смогу — помогу всегда или объясню, почему этого сделать нельзя.
Был, как я говорил, прецедент, в 80-х годах, когда мастера рабочие пытались утопить в бочке с серной кислотой. Но мастер с ними пил. Контингент такой отчаянный. Что-то не поделили. Тут я избавлен от такой возможности. И горловины теперь стали меньше на бочках с серной кислотой и туда уже не засунешь так просто. Я с аппаратчиками общий язык нахожу гораздо проще, чем с высшим руководством.
Здесь, конечно, зависит от места, от людей, от специфики работы. Ну и от человека, который непосредственно работает мастером. У меня с трудовым коллективом конфликтов нет, и я этим горжусь. Потому что я, во-первых, могу делать то, что делают они. Меня ввести в заблуждение по технологическому процессу никто не может. Потому что я встану за тот же реактор или за срезывающую машину и сделаю точно также, а то и лучше.
Во-вторых, я налаживаю контакт между подразделениями. Например, у нас есть некоторая конфронтация между слесарями и аппаратчиками. Аппаратчики обвиняют слесарей в том, что они не хотят делать ремонт своевременно, а слесари обвиняют аппаратчиков в том, что они оборудование гробят. Я выступаю посредником. Организовываю ремонт. Если ремонт не будет своевременно сделан, то человек денег не получит.
В-третьих, (это, конечно, небольшой вклад в производственный процесс) должность моя, уполномоченный по охране труда, то есть я интересы рабочих так или иначе могу защитить. Например, они напишут какую-то бумагу о пересмотре расценок. Или даже с отпуском что-то решить, выйти пораньше. Я им помогаю по возможности. В этом плане проблем не возникает.
К ним у меня есть претензии, безусловно. Есть ленивые люди, которые не хотят работать. Я им об этом так и говорю. Естественно, им не нравится, что от них что-то требуют. Я тоже не безгрешен: могу потребовать то, что может и не стоило бы требовать. Если мне надо выполнить какую-то технологическую задачу, не в нарушение техники безопасности, конечно, но потребовать от аппаратчика какой-то сверхурочной работы. Но бывает и так, что трудно заставить делать то, что они делать обязаны. Возникают какие-то конфликты, но конфликты локальные. Буквально на этой неделе у нас был конфликт с ремонтниками, которые просто не хотели выполнять свою работу, и над которыми приходилось стоять. Они всячески отлынивали от этого дела, я им обещал, что сделаю все, чтобы срезать им премию по итогам месяца. Но это не массовое явление. Люди, которые работают на сделке, понимают, что они поставлены в те условия, когда они должны просто заработать эти деньги. И я им помогаю. Поскольку я им помогаю, то и отношение вполне нормальные.
Я мастером работал только на этом предприятии. На других предприятиях как было: на фотофабрике отношения с мастерами тоже были нормальные, работали в одной связке и подменить могли друг друга. На рубероидном заводе был пьющий коллектив. С пьющим коллективом работать сложно. Мастер у нас на оборудовании работать не умел и не хотел, не было у него такой потребности. И мы к нему относились так – постольку-поскольку. Лишь бы не мешал. Могли его послать открытым текстом.
У меня не было таких инцидентов. Меня никто не пошлет. Во-первых, не за что. Во-вторых, получит симметричный ответ. К диалогу я готов: чем смогу — помогу всегда или объясню, почему этого сделать нельзя.
Был, как я говорил, прецедент, в 80-х годах, когда мастера рабочие пытались утопить в бочке с серной кислотой. Но мастер с ними пил. Контингент такой отчаянный. Что-то не поделили. Тут я избавлен от такой возможности. И горловины теперь стали меньше на бочках с серной кислотой и туда уже не засунешь так просто. Я с аппаратчиками общий язык нахожу гораздо проще, чем с высшим руководством.
Назначение уполномоченного по охране труда – это была инициатива начальства?
На предприятии такого ранга как у меня, он просто должен был быть. Но почему-то не было. А тут пришла разнарядка, наверное, после очередной комиссии. Работодателю такой человек не нужен, я для него как шило в заднице. Я доставляю очень много хлопот и коммерческому отделу, и охране труда, и техническому директору, несмотря на весь мизер тех проблем, которые я решаю.
Это не профсоюз — по заработной плате подвижек таких нет. Она не соответствует той работе, которая делается. Люди работают реально в очень плохих, очень тяжелых и вредных условиях, и те деньги, которые они получают — это небольшие деньги. Хотя по сравнению с другими производственными предприятиями, которые еще остались в Москве, зарплата в 30-35 тысяч считается неплохой.
Знаешь, всё познается в сравнении. Я не общался с рабочими из других стран, но работал на пуско-наладочных работах с инженерно-техническими специалистами, наладчиками — людьми, которые организовывают новые производства на Западе и у нас. Я видел этих людей в работе, российских спецов и зарубежных. Работал и с теми и с другими на одном и том же оборудовании. Люди на Западе за свою работу получают, наверно, раз в семь-восемь больше, чем специалисты того же профиля у нас.
На предприятии такого ранга как у меня, он просто должен был быть. Но почему-то не было. А тут пришла разнарядка, наверное, после очередной комиссии. Работодателю такой человек не нужен, я для него как шило в заднице. Я доставляю очень много хлопот и коммерческому отделу, и охране труда, и техническому директору, несмотря на весь мизер тех проблем, которые я решаю.
Это не профсоюз — по заработной плате подвижек таких нет. Она не соответствует той работе, которая делается. Люди работают реально в очень плохих, очень тяжелых и вредных условиях, и те деньги, которые они получают — это небольшие деньги. Хотя по сравнению с другими производственными предприятиями, которые еще остались в Москве, зарплата в 30-35 тысяч считается неплохой.
Знаешь, всё познается в сравнении. Я не общался с рабочими из других стран, но работал на пуско-наладочных работах с инженерно-техническими специалистами, наладчиками — людьми, которые организовывают новые производства на Западе и у нас. Я видел этих людей в работе, российских спецов и зарубежных. Работал и с теми и с другими на одном и том же оборудовании. Люди на Западе за свою работу получают, наверно, раз в семь-восемь больше, чем специалисты того же профиля у нас.
Как ты думаешь, в чем причина этого?
Причина… сложно сказать. Я видел, как они работают, но не видел, как они живут. Может у них налоговая база отнимает 50% зарплаты, что очень может быть. Зная производство здесь и на Западе, общаясь с ними, делая у них какие-то заказы на оборудование, можно сказать, что мы очень здорово отстали в плане оборудования и технологий. По большому счету, процентов пятьдесят предприятий, что есть у нас, проще сравнять с землей и построить новые, чем модернизировать. Мне непонятно, например, почему у нас, нефте- и газопроизводящей страны, нефть стоит столько, что люди не имеют доступа к этим ресурсам. Но это скорее вопрос политический…
Если возвращаться к производству, могу сказать, что у нас много нетехнологичных производств. И пошло это еще с советских времен. Никто не хотел этого менять, потому что не было конкуренции. Конкуренция появилась только в 90-х годах. Мы эту борьбу проиграли, ну, за исключением ВПК. Конечно, стали строить новые предприятия, и они строятся до сих пор. В Клину, например, построили стекольный завод, где смена состоит из пяти человек, полная автоматизация, и это крупнейший в завод в Европе. Но продолжаем проигрывать до сих пор, потому что предприятия перестают существовать.
Основная масса вот этих похеренных заводов в том же Клину — «Клинхимволокно» или «Фомос», где я работал инженером-технологом — это жертвы рейдерского передела, передела собственности. Пришли люди с автоматами и сказали, что теперь это будет наше. Потом было несколько судов, которые хозяева проиграли, и всё.
Производство – вещь очень сложная. Я могу понять, например, хозяев завода, которые сдают производства свои в аренду. Это гораздо проще, чем заниматься производством, чем тянуть завод. На том же «Фомосе», который сейчас прекратил работать, куча площадей сдавалась в аренду, но эти деньги шли для того, чтобы как-то компенсировать финансовые провалы — продукция не очень востребована и так далее. Но все равно этих арендных денег не хватало.
Причина… сложно сказать. Я видел, как они работают, но не видел, как они живут. Может у них налоговая база отнимает 50% зарплаты, что очень может быть. Зная производство здесь и на Западе, общаясь с ними, делая у них какие-то заказы на оборудование, можно сказать, что мы очень здорово отстали в плане оборудования и технологий. По большому счету, процентов пятьдесят предприятий, что есть у нас, проще сравнять с землей и построить новые, чем модернизировать. Мне непонятно, например, почему у нас, нефте- и газопроизводящей страны, нефть стоит столько, что люди не имеют доступа к этим ресурсам. Но это скорее вопрос политический…
Если возвращаться к производству, могу сказать, что у нас много нетехнологичных производств. И пошло это еще с советских времен. Никто не хотел этого менять, потому что не было конкуренции. Конкуренция появилась только в 90-х годах. Мы эту борьбу проиграли, ну, за исключением ВПК. Конечно, стали строить новые предприятия, и они строятся до сих пор. В Клину, например, построили стекольный завод, где смена состоит из пяти человек, полная автоматизация, и это крупнейший в завод в Европе. Но продолжаем проигрывать до сих пор, потому что предприятия перестают существовать.
Основная масса вот этих похеренных заводов в том же Клину — «Клинхимволокно» или «Фомос», где я работал инженером-технологом — это жертвы рейдерского передела, передела собственности. Пришли люди с автоматами и сказали, что теперь это будет наше. Потом было несколько судов, которые хозяева проиграли, и всё.
Производство – вещь очень сложная. Я могу понять, например, хозяев завода, которые сдают производства свои в аренду. Это гораздо проще, чем заниматься производством, чем тянуть завод. На том же «Фомосе», который сейчас прекратил работать, куча площадей сдавалась в аренду, но эти деньги шли для того, чтобы как-то компенсировать финансовые провалы — продукция не очень востребована и так далее. Но все равно этих арендных денег не хватало.
Что можешь сказать о дальнейшей судьбе вашего завода?
Производство так или иначе работает. Это химический завод, он находится на территории Москвы. Я считаю, что его первым делом надо было выводить, потому что на предприятии находится запас серной кислоты, соляной кислоты, это не секрет ни для кого. Если произойдет какая-то разгерметизация, накроет ближайшие районы. Почему завод работает, почему его не вывели в первую очередь — я не знаю. Наверно все-таки потому, что наша продукция пользуется спросом, а очистка воды имеет стратегическое, в общем-то, значение. Хотя можно было бы организовать таким образом, чтобы вещества, которые мы производим, где-то складировались, а само производство было подальше от людей… Но, тем не менее, оно вот функционирует.
Город не может без коагулянтов. Несмотря на это, завод ни разу не государственный — это акционерное общество, здесь есть частный капитал. Есть дочерние предприятия в других городах, которые, рано или поздно, я так думаю, возьмут на себя функции нашего завода. Завода нашего не будет, а будут возить, например, из тех же Чебоксар или Костромы.
Такая же продукция, произведенная в Китае или даже в Индии и привезенная сюда, будет дешевле, чем мы ее делаем здесь. Потому что у нас заложено очень много всяких накладных расходов. Вот мы и вернулись к бензину, который почему то у нас стоит столько, сколько он не должен стоить.
Когда я работал на фирме, которая производила средства защиты, мне понадобилось заказать латунную втулочку резьбовую, для того, чтобы потом ее монтировать в маски сварщика, чтобы потом можно было стекло защитное прикрутить. Несколько тысяч таких резьбовых втулок надо было мне заказать, и я предприятий десять российских обзвонил, и они мне за втулочку давали цену от 15 до 25 рублей за штуку. Я пошел на выставку, нашел там индийского производителя, который дал мне цену с доставкой – пять рублей. Ну они что, себе в убыток будут работать? Почему они могут делать за пять рублей с доставкой, а мы нет?
Производство так или иначе работает. Это химический завод, он находится на территории Москвы. Я считаю, что его первым делом надо было выводить, потому что на предприятии находится запас серной кислоты, соляной кислоты, это не секрет ни для кого. Если произойдет какая-то разгерметизация, накроет ближайшие районы. Почему завод работает, почему его не вывели в первую очередь — я не знаю. Наверно все-таки потому, что наша продукция пользуется спросом, а очистка воды имеет стратегическое, в общем-то, значение. Хотя можно было бы организовать таким образом, чтобы вещества, которые мы производим, где-то складировались, а само производство было подальше от людей… Но, тем не менее, оно вот функционирует.
Город не может без коагулянтов. Несмотря на это, завод ни разу не государственный — это акционерное общество, здесь есть частный капитал. Есть дочерние предприятия в других городах, которые, рано или поздно, я так думаю, возьмут на себя функции нашего завода. Завода нашего не будет, а будут возить, например, из тех же Чебоксар или Костромы.
Такая же продукция, произведенная в Китае или даже в Индии и привезенная сюда, будет дешевле, чем мы ее делаем здесь. Потому что у нас заложено очень много всяких накладных расходов. Вот мы и вернулись к бензину, который почему то у нас стоит столько, сколько он не должен стоить.
Когда я работал на фирме, которая производила средства защиты, мне понадобилось заказать латунную втулочку резьбовую, для того, чтобы потом ее монтировать в маски сварщика, чтобы потом можно было стекло защитное прикрутить. Несколько тысяч таких резьбовых втулок надо было мне заказать, и я предприятий десять российских обзвонил, и они мне за втулочку давали цену от 15 до 25 рублей за штуку. Я пошел на выставку, нашел там индийского производителя, который дал мне цену с доставкой – пять рублей. Ну они что, себе в убыток будут работать? Почему они могут делать за пять рублей с доставкой, а мы нет?
Может дело в цене рабочей силы? В том, что люди там люди делают то же самое за очень маленькие деньги?
Нет, в себестоимости цена рабочей силы не очень велика. Основа — это сырье. А латунь, думаю, она в и России, и в Индии стоит примерно одинаково. Дело не в рабочей силе. У индийцев – у них очень специфичный подход к работе. Мне знакомый рассказывал, что если индийцу нужно вырыть яму, он обязательно себе помощника найдет, даже если справится один. Один будет копать, а второй смотреть и давать ему советы. Я думаю, во все наши энергозатраты, транспортные расходы, затраты на сырье, заложены очень большие цены.
Нет, в себестоимости цена рабочей силы не очень велика. Основа — это сырье. А латунь, думаю, она в и России, и в Индии стоит примерно одинаково. Дело не в рабочей силе. У индийцев – у них очень специфичный подход к работе. Мне знакомый рассказывал, что если индийцу нужно вырыть яму, он обязательно себе помощника найдет, даже если справится один. Один будет копать, а второй смотреть и давать ему советы. Я думаю, во все наши энергозатраты, транспортные расходы, затраты на сырье, заложены очень большие цены.
Как ты думаешь, есть ли в этих расходах коррупционная составляющая?
Безусловно, без нее тоже никуда. Думаю, она существенна. Вот построит сейчас человек со стороны здесь какое-нибудь действительно эффективное предприятие. Он создаст такую конкуренцию, что придет какой-нибудь директор со старого советского предприятия, для которого он живой конкурент. А у советского директора есть какой-нибудь контакт, допустим в Администрации. И нового задавят просто. Какой смысл живого конкурента иметь? Производство, к сожалению, неэффективно. И эта проблема тянется еще с советских времен, как мне кажется, за счет того, что не было конкуренции.
Как в моем цехе в советское время работали? В реакторах делается плав, потом он сливается на стол кристаллизатора и потом срезается машинами. В случае, если плав был некачественный, сварен был плохо, мало ли, женщина, которая сливала серную кислоту с гидроксидом алюминия, что-то там перепутала, ошиблась, когда его выльешь на стол – там будет куча грязи, его не срежешь просто. А грязь – это уборка, а уборка – это лопата, это лом. Естественно, те люди, которые занимаются срезом этого плава, они недовольны, зачем им это надо? Так в советское время они могли позволить себе два этих реактора, два по восемь тонн, вылить в промканализацию. Сейчас за такую инициативу меня в лучшем случае уволят сразу же, а в худшем – еще и на деньги поставят…
В период индустриализации в СССР создавали довольно передовые предприятия. Естественно, в условиях становления новой социалистической промышленности никакой конкуренции не было. Может, существовали какие-то другие механизмы помимо конкуренции, как ты считаешь?
Во-первых, целые заводы закупались на Западе, все-таки. Было конечно своё, но, например, машиностроительное оборудование продолжали закупать вплоть до конца 80-х годов…
Станкостроение, тем не менее, существовало…
Но ты знаешь, подольский станок и немецкий станок – это две большие разницы. Станкостроение, да, существовало, но опять-таки, оно не выдерживало конкуренции. Но мы работаем на советских станках не от хорошей жизни, конечно. Ты посмотри, как сейчас вождь Северной Кореи приезжает куда-нибудь на своем паровозе, так свита его снимает своими камерами, допотопными еще, не какими-нибудь там цифровыми… Наверное, Ялтинскую Конференцию такими же снимали. Нет конкуренции, и они с этими вот камерами, нормально. Здесь примерно ситуация такая же. Как только появилась возможность закупать другие станки, естественно, стали закупать их. Качество нашего машиностроения было качественно только в одной отрасли — в оборонке. Потому что вот здесь как раз была конкуренция. Конкуренция между Западом, Америкой, например, и нами. Гонка ядерных вооружений. Естественно, надо обладать качественным оружием. Это и есть живая конкуренция. А внутри страны ее не было. Это не основополагающий был момент.
Вот у нас есть одно из дочерних предприятий в городе Кострома. Там тоже делают коагулянт. Там производство налажено совсем по-другому: аппаратчик не бегает, как сумасшедший, без обеденного перерыва. И получает вроде более-менее нормально и, продукция качественная. Вот как этого добились? Всё, говорят, очень просто: «Мы были поставлены в такие условия, когда вокруг нас были одни сплошные конкуренты. Для того, чтобы у нас брали нашу продукцию, нам пришлось какие-то сделать усилия. А у вас в Москве «Мосводоканал» брал всё подряд, всё, что вы ему отгрузите». Так и было.
Когда я пришел только устраиваться на работу сюда, как раз попал под эту кампанию…Борьба за качество. Потому что надо было выровнять качество продукции, за которым никто не следил. Худо-бедно мы его выправили. Так или иначе, оно стало получше. Естественно, бывают сбои, потому что оборудование старое и там ничего толком не поменяли. А до этого, пока не было конкуренции, всех это устраивало, десятками лет. 16 тонн в канализацию вылил, а потом по итогам месяца по тоннажу можно было выровнять. Ты же не 16 тонн делаешь, а 10-15 тысяч. Но сейчас ведь никто этого не даст сделать. Потому что это сырье, это не плановая экономика, живые деньги. Там где-то пять с половиной тонн гидроксида алюминия – мне лет 10 придется работать потом, чтоб оправдаться, работать бесплатно.
Безусловно, без нее тоже никуда. Думаю, она существенна. Вот построит сейчас человек со стороны здесь какое-нибудь действительно эффективное предприятие. Он создаст такую конкуренцию, что придет какой-нибудь директор со старого советского предприятия, для которого он живой конкурент. А у советского директора есть какой-нибудь контакт, допустим в Администрации. И нового задавят просто. Какой смысл живого конкурента иметь? Производство, к сожалению, неэффективно. И эта проблема тянется еще с советских времен, как мне кажется, за счет того, что не было конкуренции.
Как в моем цехе в советское время работали? В реакторах делается плав, потом он сливается на стол кристаллизатора и потом срезается машинами. В случае, если плав был некачественный, сварен был плохо, мало ли, женщина, которая сливала серную кислоту с гидроксидом алюминия, что-то там перепутала, ошиблась, когда его выльешь на стол – там будет куча грязи, его не срежешь просто. А грязь – это уборка, а уборка – это лопата, это лом. Естественно, те люди, которые занимаются срезом этого плава, они недовольны, зачем им это надо? Так в советское время они могли позволить себе два этих реактора, два по восемь тонн, вылить в промканализацию. Сейчас за такую инициативу меня в лучшем случае уволят сразу же, а в худшем – еще и на деньги поставят…
В период индустриализации в СССР создавали довольно передовые предприятия. Естественно, в условиях становления новой социалистической промышленности никакой конкуренции не было. Может, существовали какие-то другие механизмы помимо конкуренции, как ты считаешь?
Во-первых, целые заводы закупались на Западе, все-таки. Было конечно своё, но, например, машиностроительное оборудование продолжали закупать вплоть до конца 80-х годов…
Станкостроение, тем не менее, существовало…
Но ты знаешь, подольский станок и немецкий станок – это две большие разницы. Станкостроение, да, существовало, но опять-таки, оно не выдерживало конкуренции. Но мы работаем на советских станках не от хорошей жизни, конечно. Ты посмотри, как сейчас вождь Северной Кореи приезжает куда-нибудь на своем паровозе, так свита его снимает своими камерами, допотопными еще, не какими-нибудь там цифровыми… Наверное, Ялтинскую Конференцию такими же снимали. Нет конкуренции, и они с этими вот камерами, нормально. Здесь примерно ситуация такая же. Как только появилась возможность закупать другие станки, естественно, стали закупать их. Качество нашего машиностроения было качественно только в одной отрасли — в оборонке. Потому что вот здесь как раз была конкуренция. Конкуренция между Западом, Америкой, например, и нами. Гонка ядерных вооружений. Естественно, надо обладать качественным оружием. Это и есть живая конкуренция. А внутри страны ее не было. Это не основополагающий был момент.
Вот у нас есть одно из дочерних предприятий в городе Кострома. Там тоже делают коагулянт. Там производство налажено совсем по-другому: аппаратчик не бегает, как сумасшедший, без обеденного перерыва. И получает вроде более-менее нормально и, продукция качественная. Вот как этого добились? Всё, говорят, очень просто: «Мы были поставлены в такие условия, когда вокруг нас были одни сплошные конкуренты. Для того, чтобы у нас брали нашу продукцию, нам пришлось какие-то сделать усилия. А у вас в Москве «Мосводоканал» брал всё подряд, всё, что вы ему отгрузите». Так и было.
Когда я пришел только устраиваться на работу сюда, как раз попал под эту кампанию…Борьба за качество. Потому что надо было выровнять качество продукции, за которым никто не следил. Худо-бедно мы его выправили. Так или иначе, оно стало получше. Естественно, бывают сбои, потому что оборудование старое и там ничего толком не поменяли. А до этого, пока не было конкуренции, всех это устраивало, десятками лет. 16 тонн в канализацию вылил, а потом по итогам месяца по тоннажу можно было выровнять. Ты же не 16 тонн делаешь, а 10-15 тысяч. Но сейчас ведь никто этого не даст сделать. Потому что это сырье, это не плановая экономика, живые деньги. Там где-то пять с половиной тонн гидроксида алюминия – мне лет 10 придется работать потом, чтоб оправдаться, работать бесплатно.
Как тогда объяснить совсем другой уровень образования, медицины, социального обеспечения, обеспечения жильём в советское время при том, что всё было вроде как расхлябано? Многое можно было себе позволить в условиях отсутствия конкуренции. Откуда брались ресурсы, доход?
Ну ресурсы, они были фактически такие же как сейчас. Мы же нефть продавали. Мы могли себе многое позволить.
Но сектор нефтегазовой занимал не такой процент в экономике как сегодня, да и нефть стоила намного дешевле.
Когда разродился кризис нефтяной в мире, так мы в брежневское время вообще жили — кум королю. Мы могли себе позволить и в братских странах революции делать, и закупать продовольствие, и содержать неэффективные производства, и в военную сферу деньги вбухивать. Но это были не заработанные деньги. Я могу судить по своему предприятию. Как это было на химзаводе: страна дала план, а ты будь любезен. А какими силами и средствами? Я думаю, там и плюсовали этот тоннаж…
Качество продукции стало лучше сейчас. Кроме всего прочего, ко мне в цех добавили такую функцию, как переработка отходов. У меня три производства, одно из которых дает отходы, которые некуда девать, но они содержат алюминий. В серной кислоте – там можно растворять практически все подряд, и я вот кроме всего прочего, их перерабатываю. На качество это в лучшую сторону никак не влияет и усложняет работу. Но, тем не менее, как-то мы даем продукцию, отслеживаем качество. Если оно ухудшается, то достается мне по голове от ОТК, от дирекции.
Ну ресурсы, они были фактически такие же как сейчас. Мы же нефть продавали. Мы могли себе многое позволить.
Но сектор нефтегазовой занимал не такой процент в экономике как сегодня, да и нефть стоила намного дешевле.
Когда разродился кризис нефтяной в мире, так мы в брежневское время вообще жили — кум королю. Мы могли себе позволить и в братских странах революции делать, и закупать продовольствие, и содержать неэффективные производства, и в военную сферу деньги вбухивать. Но это были не заработанные деньги. Я могу судить по своему предприятию. Как это было на химзаводе: страна дала план, а ты будь любезен. А какими силами и средствами? Я думаю, там и плюсовали этот тоннаж…
Качество продукции стало лучше сейчас. Кроме всего прочего, ко мне в цех добавили такую функцию, как переработка отходов. У меня три производства, одно из которых дает отходы, которые некуда девать, но они содержат алюминий. В серной кислоте – там можно растворять практически все подряд, и я вот кроме всего прочего, их перерабатываю. На качество это в лучшую сторону никак не влияет и усложняет работу. Но, тем не менее, как-то мы даем продукцию, отслеживаем качество. Если оно ухудшается, то достается мне по голове от ОТК, от дирекции.
Ты уже упоминал, что сейчас существует тенденция вывозить индустрию из Москвы. Она наметилась давно и фактически претворена в жизнь. Фактически из индустрии остается только транспорт. Как ты думаешь, в такой ситуации зачем нужна Москва? Чем она должна заниматься, какова ее роль в жизни нации и страны?
Здесь вообще вопрос риторический. Я москвич, я в этом городе живу и очень негативно отношусь к тому, что производство вывозится, выходит из Москвы. Хотя считаю, то, что мой химический завод находится в черте города — это непорядок, потому что в случае каких-то катаклизмов – мало не покажется.
Но выводя предприятия из Москвы, мы лишаемся, можно сказать, одного из жизненно важных и годами сформировавшегося элемента большого города. Мы лишаемся трудовой Москвы, рабочего класса. Раньше был баланс: Москва была и студенческая и трудовая, интеллигенция и медицина были развиты. Теперь баланс будет нарушен. Нет притока новых людей, быть рабочим немодно. Те люди, которые сейчас являются рабочим классом, через десять лет уйдут на пенсию, в силу естественных причин прекратят свою жизнь. И мне, конечно, на это очень тяжело смотреть и неприятно. Десять лет своей жизни я посвятил работе на производственных предприятиях Москвы, и когда то, чем мне нравится заниматься, то, что делаю с удовольствием, планомерно выживается — меня это очень здорово напрягает. Хотя зачастую любимым делом приходится заниматься в убыток. Я понимаю, что, работая в других отраслях, я бы зарабатывал больше. Сейчас мне невыгодно работать на заводе…
Но хочется?
Хочется конечно. В офис не хочется совсем. Я попробовал, мне не понравилось. Причем, я технологом офисным работал. Не просто в конторе сидел, а ездил по предприятиям как представитель заказчика.
Не исключаю, что мне придется оставить работу на производстве. Денег больших здесь не заработаешь, отрасль переживает не лучшие времена. Но буду тянуть до последнего. Потому что, не смотря на все проблемы – я занимаюсь любимым делом. Я смотрю на своих ровесников – многие реально запаренные по поводу своей работы. Люди занимаются тем, чем заниматься не хотят, хоть и деньги нормальные зарабатывают. Но мне как-то жить в согласии с собой важнее, пусть и небогато. Да и экстрим производственный постоянно в тонусе держит; кто-то с парашютом прыгает, а я в реактор спускаюсь. Ну и, к тому же, я еще в школе знал, как мне делать в дальнейшем. Так вот и живу. И работаю.
Здесь вообще вопрос риторический. Я москвич, я в этом городе живу и очень негативно отношусь к тому, что производство вывозится, выходит из Москвы. Хотя считаю, то, что мой химический завод находится в черте города — это непорядок, потому что в случае каких-то катаклизмов – мало не покажется.
Но выводя предприятия из Москвы, мы лишаемся, можно сказать, одного из жизненно важных и годами сформировавшегося элемента большого города. Мы лишаемся трудовой Москвы, рабочего класса. Раньше был баланс: Москва была и студенческая и трудовая, интеллигенция и медицина были развиты. Теперь баланс будет нарушен. Нет притока новых людей, быть рабочим немодно. Те люди, которые сейчас являются рабочим классом, через десять лет уйдут на пенсию, в силу естественных причин прекратят свою жизнь. И мне, конечно, на это очень тяжело смотреть и неприятно. Десять лет своей жизни я посвятил работе на производственных предприятиях Москвы, и когда то, чем мне нравится заниматься, то, что делаю с удовольствием, планомерно выживается — меня это очень здорово напрягает. Хотя зачастую любимым делом приходится заниматься в убыток. Я понимаю, что, работая в других отраслях, я бы зарабатывал больше. Сейчас мне невыгодно работать на заводе…
Но хочется?
Хочется конечно. В офис не хочется совсем. Я попробовал, мне не понравилось. Причем, я технологом офисным работал. Не просто в конторе сидел, а ездил по предприятиям как представитель заказчика.
Не исключаю, что мне придется оставить работу на производстве. Денег больших здесь не заработаешь, отрасль переживает не лучшие времена. Но буду тянуть до последнего. Потому что, не смотря на все проблемы – я занимаюсь любимым делом. Я смотрю на своих ровесников – многие реально запаренные по поводу своей работы. Люди занимаются тем, чем заниматься не хотят, хоть и деньги нормальные зарабатывают. Но мне как-то жить в согласии с собой важнее, пусть и небогато. Да и экстрим производственный постоянно в тонусе держит; кто-то с парашютом прыгает, а я в реактор спускаюсь. Ну и, к тому же, я еще в школе знал, как мне делать в дальнейшем. Так вот и живу. И работаю.
Иллюстрация: yambuto