Для начала расскажите немного о себе.

Митя Главанаков: Много?

Немного.

М: Меня зовут Митя Главанаков. Мне 27 лет.

Аксинья Сарычева: Мне 27 лет.

М: Нет, мне.

Что такое «Вывоз снега» и какие ещё проекты у вас есть?

М: «Вывоз снега» — это арт-группа, наверное.

А: Да, что-то такое…

М: Да, это группа, лучше даже без «арт» — просто группа. Есть проект «Котельная». Я ещё в ансамбле Strangelet играю на гитаре.

А: Надо про «Вывоз снега» рассказывать или ты про себя рассказываешь? (всеобщий смех).

М: «Вывоз снега» — это группа. У неё есть ряд штук: первое — это наш паблик-арт «Красные столбики», в котором мы приходили в разные интересные места, во-первых, заброшенные, во-вторых, спрятанные в самой середине города…

А: Почти как «Котельная».

М: Ну, нет. «Котельная» — это не паблик-арт… Мы приходили туда с минимум материалов, собирали на месте импровизированную скульптуру из говна и палок, красили её.

А: Блин, это «Котельная», только она выросла.

М: Это наш паблик-арт. Он называется до сих пор «Красные столбики». Мы очень медленно работаем почему-то над ним, и за два лета налепили лишь пять столбиков.

А: Да, и только летом.

М: Мы сделали много фоток. Они красивые.

Второй наш проект — это «гиг-хэппенинги». Гиг-хэппенинги — это про то, чтобы слепить из томских панков и современного искусства что-то как бы «тезис-антитезис-синтез». Что-то третье, что было бы веселее их обоих вместе взятых. Мы сделали два гиг-хэппенинга. Первое — это рок-вернисаж, на котором… как «Три П» назвать, они что, кинетические перформеры?

А: Лаборатория танца (смеётся).

М: Ну охренеть просто… Короче, перформеры которые делают разные штуки своими телами. Они держали динамики, из которых лился полноводной рекой томский роцк. Ещё была выставка. Это всё в декорациях-экспозициях происходило в гипер-мега-историческом подвале. Пришло много публики от искусства и много весёлых ребят из музыкального подполья и все в этом всём варились. Было очень весело, а в конце Вячеслав Юрьевич Мизин устроил свой перформанс и играл на басу. Это был первый гиг-хэппенинг, после которого мы решили, что так и надо делать.

Потом был второй гиг-хэппенинг «Переезд», ключевой частью которого было перенесение проектора, который проецировал проекции, музыкантов, гитар, усилителей педалей. Всё это в подключённо-играющем виде по берегу Ушайки примерно в течение километра по острым камням, сорным травам, тёмным лесам и так далее. Четыре человека несли генератор, как ковчег, ребята на ходу играли, несли усилители, все что-то несли. Там было очень много проводов, как, может быть, догадается человек, который знает, что такое усилитель педалей. Много проводов, ноутбуки, всё это надо было таскать. Было очень весело, а на словах это, конечно, грустно. А когда мы пришли на поляну в лес, была уже ночь и играл барнаульский харш-нойз. Потом был свободный микрофон.

Ты согласна с тем, что «Горячий приём» не относится к гиг-хэппенингу?

А: Не знаю. Это относится к Котельной? А Котельная отдельно?

М: Да, есть проект, в котором мы участвуем.

А: То, что происходит в Котельной, относится к Котельной.

М: Да, это Котельная, в которой мы сейчас находимся.

Что служит толчком к созданию проектов или выставок и как происходит этот процесс? Как, например, появился «рок-вернисаж»?

М: «Рок-вернисаж» появился следующим образом. Есть супер-мега-исторический подвал под пассажем купца Второва, который выходит во двор «Тысячи мелочей». Там в подвале поселились какие-то два совершенно безумных агронома, которые хотят из него делать современную и коммерчески как бы жизнеспособную форму дома культуры. И какой только хуйни они туда ни хотят напихать… Ну, как «хотят». У одного постоянно безумные идеи возникают, а другой постоянно говорит, сколько надо брать с людей за аренду. В итоге там прошёл спектакль Наташи Банниковой, в котором Аксинья участвовала в сценографии. Она участвовала в этом спектакле и раньше, а теперь он прошёл в этом подвале. Мы пришли в этот подвал, познакомились с агрономами. Короче, что-то начало делаться… У нас давно там какие-то идеи по скрещению арта и панка. Очень сложно запомнить, в какой момент приходят все эти идеи. Может быть, они правда приходят на толчке. Никто не отрицает. Сложно счёт вести таким вещам.

Само собой как-то возникает?

М: Про искусство и про рокеров это мне лично хотелось, потому что я сначала занимался одним, а потом начал другим. Видел, что есть там и что есть тут. Мне кажется, ситуация, когда кто-то находится между чем-то разным, делает его проводником, то есть это независимо работает. Встаёшь между Петей и Петей и бах — молния стреляет.

А: У меня тоже была такая идея, потому что художники — это очень уныло… Всегда страдала от этого, а тут, мне кажется, можно делать что-то интересное.

М: Художники — ГОВНО! Особенно в Томске. Запишите, пожалуйста.

Часто видите новые лица на ваших проектах? Как информирование происходит?

М: Постоянно приходят новые. Помимо родственников и знакомых непонятно почему пришли вот эти ребята. На «Рок-вернисаж» пришла целая куча народа и оттуда я знал только половину. На «Переезде» людей было довольно мало, но даже там были какие-то люди, которых ты не ожидаешь. А в Котельную последний раз пришло даже…

Много «левого» народа…

М: Левого — не левого, не знаю… Мы тут у местных школьников отобрали, ну, не отобрали — цивилизовали место, где они бухают и естественно они проникаются какими-то нашими телегами.

Вы рады видеть новичков или просто хотите, чтобы народ ходил?

М: Главное, чтобы кто-то ходил. Бывает такое, что ты хочешь видеть человека где-то, но это обычно происходит, когда ты его знаешь. Например, на «горячем приёме» были какие-то авторы, которых мы лично хотели увидеть. Новички тоже разные бывают, они же не исчерпываются тем, что они новички. У нас был Максим Шумский, который играл очень весёлую штуку…

А: Пришёл просто за несколько дней до начала и говорит, вот…

М: Накануне он пришёл, приходит такой пацан белобрысый в кедах и говорит: «Я играю такую музыку, одновременно весёлую и грустную, такой танцевальный панк». Представлять себя он не умеет, но музыка нормальная была. И всё было классно, мы очень довольны.

В каком виде вы предпочитаете творить: звук, письмо или живопись? Что в первую очередь интересно?

М: Я импровизацией занимаюсь обычно…

В каком виде?

М: Я какое-то время участвовал в «Лабораториях нового искусства», и там всё импровизируется. Играл сначала на басу, потом… всё не упомню, на чём играл, но какой-то импровизаторский бэкграунд. Причём не в музыкальном контексте импровизаторский, а в общем каком-то….

В звуковом?

М: Ну, и в звуковом… в перформативном контексте импровизация получалась. А когда я тексты пишу, то очень долго вымучиваю.

А: В горящем виде, чтоб было быстро и светло, ярко. Ну и графика. Я не делаю, например, живопись, я её только сжигаю. Что-то, чтобы было быстро и хорошо.

Настроение как-то влияет на творчество?

А: Нет… Я не знаю, что такое настроение (смеётся).

М: У Аксиньи часто плохое настроение, она ничего не делает (все смеются).

А: Ну можно же делать и с плохим настроением, со злостью…

Что тогда выйдет?

А: Хорошо всё выйдет! Мне кажется, результат шибко не зависит от настроения.

Какие у вас ориентиры в творчестве? Есть ли рамки, за которые не стоит выходить?

(всеобщая заминка).

Что бы вы не стали делать, например?

М: То, что уже было, надеюсь.

А: Я даже не знаю, чего бы не стала делать. Через неделю будет выставка Союза художников, которую я буду устраивать. И это будет очень смешно.

Почему?

А: Там будут студенты, молодые члены союза Художников, со своими пленэрскими учебными работами. Это просто ужасно — какая-то выставка «а давайте повесим всё, что мы нарисовали за лето». Так не делаются выставки. Поэтому нужно сделать такую выставку, чтобы они больше не делали выставки (смеётся). Антон Гнедых [томский скульптор] попросился к Герману, и Герман не захотел делать. Я говорю: «А давай я сделаю?». Ну, короче, посмотрим. Поэтому я даже не знаю, что можно, а что нельзя.

То есть ты всё пробуешь?

А: Я никогда не думала, что мы можем сделать выставку Союза художников. А тут думаю: «В принципе, да, почему бы и нет».

М: Надо заботиться о людях и делать добро, не надо обижать людей.

А: Нет! Людей надо обижать.

М: Только очень ответственно обижать. Надо чтобы всё было хорошо. Надо делать так, чтобы всё было охуенно, а говна делать не надо — вот это граница. Но бывают такие ситуации, когда говно — это охуенно…

Отсюда вытекает следующий вопрос: главное чтобы нравилось тебе самому, манкируя мнение остальных, или всё-таки важно мнение окружающих о том, что ты делаешь?

М: Когда тебе одному понравилось, а всем остальным нет, ты хочешь не хочешь, но так или иначе эффект словишь. Все будут смотреть на тебя и думать: «Ууу, да…».

А: По-моему, это очень хорошо. Мне это нравится.

М: Есть такие вещи, которые в воздухе витают. Чтобы какую-то реакцию получить, не обязательно ходить и всех опрашивать, так как это витает в воздухе. У тебя нет выбора, ты просто дышишь этим — и всё. Этим самым мнением. А как ты с ним работаешь, это уже дело твоё.

А: Мне кажется, нужно, чтобы нравилось тебе в первую очередь.

М: Ну, это, конечно, так, да. Но есть ещё осложняющие обстоятельства.

А: Ну и пускай.

Является ли ваше творчество попытками уйти от реальности?

А: Нет.

М: Является ли реальность для нас попыткой сбежать от того, что мы делаем? Погоди, в смысле — уйти от реальности? Уйти от реальности — это значит сделать новую. Это намного, мне кажется, более активная позиция, чем делать что-то существующее…

А: «Уйти от реальности» — это то, что делает Союз художников.

А что они делают?

А: Сидят у себя в мастерских и…

М: Даже не бухают там…

А: …и да (смеётся). Они сидят в мастерских и думают, что они рисуют. Но на самом деле они не рисуют. Им кажется, что они рисуют.

Такое вам не близко?

А: У нас никакого ухода от реальности нет. Это и есть реальность. А тебе так не кажется?

М: Мне кажется, то, что ты называешь творчеством, — это классно, когда это попытка приблизиться к реальности в отличие от повседневности.

Часто сталкивались с непониманием окружающих?

М: Сталкивались иногда. Когда ты тащишь генератор, а сзади тебя идёт караван с гитарами и проекцией, ты можешь заметить, что люди из окон неоднозначно на тебя смотрят. А в моменте ты просто не обращаешь на это внимания. Чтобы прямо сталкиваться с непониманием — такого никогда же не было?

С агрессивным непониманием, когда говорили прекратить действие…

А: Да вроде не было такого…

М: У тебя же большой опыт.

А: Какой?

М: Раскрашивания могил. Вот Аксинья сталкивалась.

А: В Тобольске есть действующее кладбище в центре города, это прогулочное место, типа парка. Рядом с кладбищем площадь, где есть памятник декабристам — люди в цепях. Достоевский тоже в цепях сидит. Есть большой музей-тюрьма в кремле. Он белого цвета, но на самом деле он красный. Его красят в белый, причём уже довольно давно. Я взяла белые могилы с того кладбища и перекрасила в красный цвет. Это были две неизвестные заброшенные могилы: одна из них со звездой, а другая с крестом. Одна из них провалилась.

Мне думается, это про память в Тобольске. В Сибири вообще очень сложная ситуация с историей. Явно есть травма, связанная с темой лагерей, тюрем, смерти, освоений, интервенции. Отказаться от этого с одной стороны нельзя, а с другой — это очень давит. Есть ты в ссылке, а есть внешний мир. А ты в изоляции, не высовывайся. Я вижу в этом большую проблему. Поэтому я хотела отметить именно неизвестную заброшенную могилу, покрасив её в красный цвет. Потом я поместила фотографии этих двух могил в окна бывшего красного кремля за решётку, где они провели неделю точно, потому что нельзя высовываться и их отуда никто не снял. Работу эту мне на выставке не дали показать — как бы чего не вышло… Перед развёрсткой пришла комиссия из сотрудников «Сибура» и сказала, что это неприлично. Согласились, когда я сказала, что это я сделала и проблема такая существует, но всё-таки выставлять отказались, потому что выставка как бы про мощь «Сибура» и Сибири, а не про проблемы… Ну кто-то говорит: «Что это такое, чо за фигня? Не пустим это на выставку». Ну и чо? Можно самим выставить где угодно и делать что угодно.

Как родные относятся к вашему творчеству?

А: У меня папа художник…

Поддерживает?

А: Не совсем, просто я ему не всё рассказываю (смеётся). Он думает, что я рисую.

М: Мои две двоюродных сестры, которым по 16–15 лет, приходили на «Горячий приём», а потом бабушка у меня спрашивала: «Не пьют ли у нас наркотические субстанции?». А то их мама спрашивает у бабушки, всё ли нормально. Я сказал бабушке, что нет, крыша вроде не падает, всё хорошо.

А: Сюда же приходили родители мои, пришли посмотреть, что это такое. Папе очень понравилось это место.

М: Поможет нам печку складывать…

А: Кстати, может быть. Не уверена, но, может, что-то подскажет.

Чем зарабатывает художник на жизнь в условиях Томска и как зарабатываете вы?

А: Я уволилась со всех работ!

М: А я наоборот ищу все работы. Если у вас есть работа — звоните 8-800-Мите-нужны-деньги. Нам дали гонорар за выставку на Сибкабеле.

То есть выставки тоже приносят какой-то доход?

М: Когда это выставки на заводах по полгода… ну, бывает, всяко бывает. За работу художническую можно получать деньги.

А: Я недавно делала иллюстрации, например.

К чему иллюстрации?

А: Для статей.

В какой-то журнал?

А: Для нового проекта Гёте-института.

М: Гёте-институт собирает какое-то новое медиа.

Каков уровень развития искусства в Томске сейчас?

А: Седьмой вид (смеётся). Или как это называется?

М: Мне кажется, что «развитие искусства» — это вторая сторона словосочетания «дегенеративное искусство». Что-то люди делают. Это вопрос к археологам будущего, скорее, чем к нам.

А: Ну есть же люди, которые что-то делают?

М: Ну да, и что?

А: Ну и всё, значит, есть искусство.

М: Есть уровень.

Ну и какой этот уровень?

А: Хороший, томский…